Елена Арсеньева - Коварные алмазы Екатерины Великой

На счастье, болтливой соседки во дворе не оказалось. Эмма еще не решила окончательно, как подберется к Людмиле и что предпримет, чтобы выйти на след Илларионова. С ней вряд ли пройдет тот же номер, что с Якушкиной. Эта здоровущая деваха запросто может вступить в рукопашную. Конечно, Роман легко заставит любую здоровущую замолчать парой оплеух, однако Эмма совсем не хотела превращать его в заплечных дел мастера. Одно дело – пугать, и совсем другое дело – пытать. И если в крепости своих нервов она была убеждена, то в крепости нервов Романа – отнюдь нет. Да и не заслуживала ситуация того, чтобы проливать кровь невинных людей. Никакие бриллианты этого не стоят, тем паче те, что…

Ладно, замнем.

Для начала Эмма хотела получше обозреть подступы к квартире Людмилы и пути отхода, а заодно заглянуть, если повезет, в ее почтовый ящик, однако в ту самую минуту, когда она переходила двор, раздался слитный вой двух сирен, и к подъезду подлетели наперегонки две машины – полиция и «Скорая помощь».

Конечно, это могло быть никак не связано с Людмилой Дементьевой, однако Эмма, замаскированная, как разведчик в тылу врага, сочла за благо не соваться в подъезд, где запросто можно нарваться на проверку документов. У нее, правда, есть повод в этом подъезде оказаться, убедительный даже для полиции, но лучше пока выждать. Она прошла за угол, в аптеку, откуда был отлично виден подъезд и стоящие около него машины. Отсюда она и увидела, как на улицу выскочил парень со «Скорой», достал из машины носилки и еще что-то черное, туго свернутое в рулон, и унес все в дом.

Двери подъезда снова распахнулись, и четверо мужчин вынесли носилки, на которых лежало что-то упакованное в черный пластиковый мешок.

Труп! Вот те на!

«Скорая» уехала, а через несколько минут во двор вышли полицейские.

Эмма вышла из аптеки и неспешно, меленькими шажками побрела по двору, якобы боясь поскользнуться на жутких наледях. Когда она подошла к подъезду Людмилы, полицейских уже не было.

И тут же она попала на летучий митинг. Человек десять, наверное, жильцы, толпились на площадке между первым и вторым этажами.

Шум стоял невероятный.

Эмма, скромно улыбаясь, протиснулась между людьми и принялась рассовывать по ящикам листовки с портретом какого-то типа, который очень хотел быть избранным в законодательное собрание Нижнего Новгорода. Эти листовки оставил в собственном Эммином подъезде какой-то нерадивый агитатор – не разложил по ящикам, а просто сунул пачку за батарею. Что помешало ему сделать работу толком, совершенно непонятно, но Эмма ему за нерадивость была искренне благодарна.

Она рассовывала свои листовки как можно медленнее, а сама напрягала слух, чтобы ничего не упустить. Особенно стараться не приходилось: люди говорили громко и были возбуждены. Собственно, говорили не все собравшиеся, а только одна дама, та самая вчерашняя информаторша. Уставившись в пространство, она неестественным, как в театре Расина, голосом декламировала какой-то текст, в этом обшарпанном подъезде звучавший, скажем прямо, странно.

– Ты уехал и даже не простился, ты мне этот звонок из Москвы бросил, как милостыню! И все, тебя нет, мы никогда не увидимся. Я никогда не побываю в твоем доме на авеню Ван-Дейк, пять, куда ты обещал меня свозить. Ты будешь шляться по своему любимому д’Орсе, скобка открывается, и туда ты обещал меня сводить, скобка закрывается, и даже не вспомнишь обо мне!

– Д’Орсе? – с каким-то священным ужасом переспросил кто-то. – Это что ж такое?

– Музей в Лондоне, неуч! – ответил другой голос, но тут же третий его перебил:

– Не в Лондоне, а в Париже. Он-то, кавалер покойницы, проживает, значит, в Париже на какой-то там авеню и день-деньской ничего не делает, а только шляется по музею д’Орсе, картины разглядывает.

«Кавалер покойницы! – отметила Эмма. – Ужас какой. Кто же умер?»

У нее было такое ощущение, что она уже заранее знала кто, просто боялась в это поверить.

– В Париже вроде бы Лувр, – блеснул эрудицией еще кто-то.

– По Лувру он тоже будет шляться, – успокоила соседка-мелодекламаторша. – В письме дальше сказано: «И в Лувр ты меня обещал сводить, в твой любимый павильон Ришелье, посмотреть на скульптуры. И этого обещания тоже не выполнил. Как подумаешь, Андрей: ты ведь меня всю жизнь обманывал. Обещал жениться и бросил. Клялся, будто веришь мне, как самому себе, но не поверил, что я беременна от тебя. А ведь это правда! Если бы ты знал, как я жалею, что вовремя не сделала аборт!»