Джон Гришэм - Блюстители

— Если она согласится мне что-нибудь сообщить.

— Готов побиться об заклад, что откажется.

Бывшая жена Куинси снова вышла замуж через три года после процесса над ним, затем развелась, потом вступила в брак еще раз. Фрэнки нашел ее — выяснилось, что она живет в Таллахасси и зовут ее теперь Джун Уокер. Судя по всему, ей удалось как-то наладить свою жизнь, связав ее с Отисом Уокером, электриком, работающим в студенческом городке университета штата Флорида. Живут супруги в районе, где селятся главным образом представители среднего класса, причем преобладают чернокожие. У Уокеров один общий ребенок. Еще у Джун пятеро внуков от детей, рожденных ею в первом браке, — внуков, которых Куинси, их дед, ни разу не видел даже на фото. После суда ему не доводилось встречаться и со своими тремя детьми — в его памяти они остались малышами, в этом смысле время для него будто остановилось.

— А почему бы ей со мной не поговорить? — произношу я.

— На суде она тоже наврала. Слушайте, Пост, они ведь все лгали, верно? Даже эксперты.

— Что касается экспертов, то я не уверен, что они врали намеренно. Скорее просто не имели никакой научной подготовки и не были компетентными специалистами.

— Да какая разница! Вы только подумайте. Черт побери, я отлично знаю, что Джун солгала. Она наврала насчет дробовика и фонарика. И еще когда сказала присяжным, что я находился где-то в городе в ночь убийства.

— А почему она это сделала, Куинси?

Он с недоверчивым видом качает головой, словно мой вопрос кажется ему глупым. Куинси откладывает трубку телефона, трет пальцами глаза и опять подносит трубку к лицу.

— Между нами ведь была война, Пост. Нам не следовало вступать в брак, а потом обоим чертовски нужен был развод. Во время процедуры развода Руссо здорово мне напакостил, а вскоре выяснилось, что я не могу платить алименты. Моя бывшая не работала и едва сводила концы с концами. Когда я начал задерживать выплаты, она стала подавать на меня в суд — иск за иском. Развод был тяжелым, но то, что последовало за ним, оказалось в сто раз тяжелее. Мы все больше ненавидели друг друга. Когда меня арестовали за убийство, я уже задолжал по платежам тысяч сорок баксов. Наверное, и сейчас все это на мне висит — хоть снова со мной тяжбу затевай, черт побери.

— Значит, жена хотела вам отомстить?

— Да она меня просто ненавидела. У меня никогда не было дробовика, Пост. Проверьте по документам.

— Мы это уже сделали. Действительно, все чисто.

— Вот видите.

— Однако документы в таких вопросах большого значения не имеют, особенно в этом штате. Есть сотня способов раздобыть оружие без всяких бумаг.

— Кому вы верите, Пост, мне или этой лживой бабе?

— Если бы я не верил вам, Куинси, меня бы здесь не было.

— Да. Ну, насчет дробовика я как-то еще могу понять, но почему она соврала насчет фонарика? Я его прежде никогда не видел. Черт, они ведь даже не смогли предъявить его на суде.

— Ну, если допустить, что ваш арест, судебный процесс над вами и вынесенный вам приговор были звеньями некоего плана, цель которого состояла в том, чтобы подставить невинного человека, то приходится сделать вывод, что полиции нужно было заявление Джун о том, что фонарик принадлежал вам. А ее мотивом была ненависть.

— А как бы я смог заплатить то, что задолжал, находясь в камере смертников?

— Важный вопрос. Вы, видимо, хотите, чтобы я проник в ее сознание?

— Ох, не надо, не делайте этого. Она же, черт бы ее побрал, чокнутая на всю голову.

Мы оба смеемся. Куинси встает, потягивается и спрашивает:

— Сколько времени вы сегодня будете здесь, Пост?

— Три часа.

— Знаете что, Пост? Площадь моей камеры шесть на десять футов. То есть примерно такая же, как у этой каморки, в которой мы с вами сейчас находимся. Мой сокамерник — белый парень. Он тоже откуда-то из южных штатов, сидит за наркотики. Неплохой человек. Не худший вариант, когда речь идет о сокамернике. Но вы можете представить, что это такое — постоянно, день за днем, год за годом находиться в клетке рядом с другим человеком?

— Нет.

— Конечно, поначалу мы с ним вообще не разговаривали, больше года ни словом не обмолвились.

— Почему?

— Мы друг друга терпеть не могли. Нет, в принципе, я ничего не имею против белых, Пост, но между ними и нами, чернокожими, много различий. Взять хотя бы музыку. Я слушаю Мотаун, а ему нравится эта чушь — кантри. Моя койка всегда аккуратно заправлена — прямо конфетка. А этот тип — настоящий неряха. Я к наркотикам даже не притрагиваюсь. Он — часто обдолбанный. Ладно, не буду больше об этом, Пост. Извините, что вообще затронул эту тему. Сам ненавижу нытиков. Я рад, что вы здесь, Пост. Вы даже не представляете насколько.