Нова Рен Сума - 17 потерянных

Мне бы хотелось сказать ей очень многое о том, как я счастлива, что она у меня есть, но подобрать нужные слова не получается, и потому я до сих пор так ничего и не сказала. И надеюсь единственно на то, что она сама все понимает.

Она сделала себе новую татуировку. Это кажется мне странным, но она объясняет, что это хороший, здоровый способ справиться с полученной травмой. Татуировка находится не на груди — ее кожа там по-прежнему чиста, я слежу за этим. А на руке. И потому, когда я смотрю, как она идет на кухню, то вижу свое собственное лицо, глядящее на меня; оно подобно небольшой антропоморфной сове, опустившейся ей на плечо. Я также всегда проверяю, на правильном ли месте ее родинка, и потому не сомневаюсь, что женщина, запечатлевшая на своем теле мой образ, — действительно моя мать. То, что она сделала такую татуировку, много значит для меня. Это говорит о том, что она будет стоять за меня горой, что бы ни случилось, а я точно знаю, что некоторые девушки не могут сказать такого о своих матерях. Что правда, то правда.

Если бы я пропала, мама ни за что не сложила бы руки и продолжала бы искать меня. Ни за что не сложила бы!

Когда она уходит, я откладываю книгу и какое-то время смотрю в окно. Она закрыла его, когда была здесь, но я встаю и снова открываю. Окно должно быть открыто. Дерево, которого я не помню — то, что растет прямо под окном, шелестит листьями при малейшем дуновении ветра. Это дуб, считаю я. Он старше меня и будет стоять здесь еще долго после того, как нас с мамой не станет.

В дверь стучат, хотя она открыта. Я вздрагиваю, потому что думаю о том, о чем думать не следует. А потом вижу, что это девушка, но не та, которую я ждала.

В комнату входит девятиклассница из нашей школы. Ее зовут Рейн Пател, она живет по соседству и каким-то образом добилась того, чтобы приносить мне домашние задания, хотя в школе мы с ней почти не общались.

— Твоя мама сказала, чтобы я поднялась к тебе, — говорит она.

Она вручает мне стопку листов и новый учебник для занятий по английскому языку по углубленной программе, хотя я наверняка сильно отстала и больше не буду посещать их, а потом разражается потоком новостей, говорит, например, что Дина Дуглас заболела мононуклеозом, а команда по спортивной борьбе получила какой-то там приз на первенстве штата.

Затем она в смущении слоняется по комнате, потому что не хочет уходить, поднимает выпавшие из шкафа вещи и кладет их на место. Я не останавливаю ее. Но вздрагиваю, когда она находит его и держит в руке, играя с круглой гладкой поверхностью.

— Что это? — спрашивает она.

— Да, в общем-то, ничего. Я нашла.

— На берегу? Когда мы с мамой, папой и братом ходили на реку, клянусь, я набрала сотни таких камней. Ну, может, не сотни, но сама понимаешь… Хотя мне больше нравятся разноцветные… белые, синие с крапинками, розовые. А этот просто серый.

Я вижу в зеркале, что на какое-то мгновение камень у нее в руке становится ярким, словно это и не камень вовсе. В нем играет дымчатый, огненный свет. А затем он снова темнеет.

— Положи на место, — говорю я.

— Он какой-то особенный, — отзывается Рейн, убирая камень в шкаф. — Странно. Так где ты его нашла?

Он действительно настолько особенный, что я никак не могу избавиться от него. Может, я буду хранить его всегда — с тем, чтобы он помогал мне справиться с моей травмой, подобно тому, как татуировка помогает маме справиться с ее. Может, буду носить до тех пор, пока окончательно не удостоверюсь в том, что все осталось в прошлом. А затем закопаю в саду. Или брошу на рельсы, когда мимо будет проходить товарный поезд, хотя даже его тяжелые колеса вряд ли нанесут ему существенный вред. Может, на этих выходных я доеду до моста и швырну его в Гудзон. И тогда его никто больше не найдет.

— Здесь, — отвечаю я. — Здесь, в Пайнклиффе.

— О. — Она кажется разочарованной. Смотрит в зеркало, потому что в него смотрю я, а затем подходит ко мне и садится на кровать.

И шепчет: «Ты сейчас видишь их? Твоя мама рассказала все моей маме, и я знаю о… Ну сама понимаешь» . У нее темные и очень большие глаза, длинные ресницы отбрасывают на щеки тени. И судя по тому, как она медленно придвигается ко мне, ей очень хочется, чтобы я ответила, что вижу. Исчезнувших девушек.

Я отрицательно качаю головой.

— О, — вздыхает Рейн. — О'кей.

Ее лицо тускнеет. Думаю, она единственный человек на свете, который верит в то, что я общалась с привидениями. Думает, должно быть, что я ясновидящая, или медиум, или что-то в этом роде, подобно синей женщине в лифте, заявившей несколько месяцев тому назад, что мы все такие. И Рейн начинает нравиться мне немного больше. Я внимательно смотрю на нее. Она такая молодая, такая открытая. Ее лицо говорит о том, что с ней может случиться все что угодно — ее судьба совершенно не определена. Это не значит, что я ясновидящая, а просто я добра к ней и не пытаюсь совратить ее с пути истинного с помощью знаний, которыми обладаю.