Елена Богатырева: Ловцы душ. Исповедь

— Тетя любила порядок?

— Да.

— Как она относилась к старым вещам?

— Тут же выбрасывала. Ты ведь видишь, в доме нет старого хлама, который так мил сердцу стариков. Каждую вещь, вышедшую из употребления, она тут же несла в мусорное ведро.

— А что ты скажешь об этой шубе? Давно она носила ее?

Черная шуба из кролика была порядочно протерта и источала крепкий запах нафталина.

— Я не помню, чтобы она носила ее. По крайней мере с тех пор, как я здесь поселилась…

Костя вытащил шубу из шкафа. Она представляла собой жалкое зрелище. Даже странно, что такая брезгливая особа, как Туманова, держала у себя это подобие драной кошки. Лариса прикоснулась к меху, и в руках у нее остался клок, а пальцы покрылись мелкими волосками. Она побежала мыть руки, а Костя обследовал содержимое карманов. Внешние не содержали ничего любопытного, а внутренний оказался скреплен булавками, да так, что Костя тут же укололся. Он выронил шубу из рук, и по комнате разлетелись клочья меха.

— Нашел что-нибудь? — спросила Лариса.

— Кажется, да, хотя вряд ли булавки могут служить серьезной защитой…

Лариса осторожно вынула из подкладки дюжину мелких булавок и достала из кармана несколько писем. Все они, судя по штемпелям, были из разных городов, но, несмотря на то что отправитель не указал свои данные, — написаны одной рукой. Лариса вскрыла первое письмо и сразу же прочла подпись: «Твой Андрей».

— Кажется, зря мы затеяли этот обыск, — виновато сказала она. — Это личные письма.

— С чего ты взяла?

Лариса протянула ему письмо, но Костя не ограничился подписью и стал читать с начала. Брови его поползли вверх. Он взглянул на Ларису, спрятал письмо обратно в конверт.

— Ты обязательно прочтешь это. Но — у нас. А теперь — пошли.

На улице уже было совсем темно. Огромная желтая луна угрожающе поднималась над соседним домом. Неожиданно для Ларисы Костя поймал такси и попросил отвезти их к Казанскому собору.

— Зачем к Казанскому? — спросила она шепотом в машине.

— Первое, что пришло в голову. А оттуда до моего дома ходит маршрутка. Так, на всякий случай…

Николай Савельевич встретил известие о том, что Лариса поживет у них несколько дней, сдержанно, пытаясь скрыть свое ликование. Но это ему удалось только отчасти, потому что Лариса уже стояла рядом, мерила давление и качала головой.

— Пульс скачет, да и давление не очень. Вы чем-то взволнованы?

— Да нет, — ответил он ей, — все в порядке. Мне что, уже и радоваться запрещено? Черт с ним, с давлением…

Костя занялся отцом, а Лариса ушла в гостиную читать письма. Она разложила их по датам. Первое письмо было написано пять лет назад, в апреле. Тогда Лариса еще не знала о существовании своей тетушки и жила в детском доме. Дата последнего письма, пришедшего год назад, совпадала с тем злополучным днем, когда тетушка объявила ей о своем отъезде. Это было на Восьмое марта. Лариса купила для Ангелины Павловны тюльпаны и эклеры, которые та так любила. Но праздника не получилось…

«Здравствуй, дорогая сестра!»

После первых же строк сердце Ларисы забилось гулко и тяжело. Если бы знать, сколько братьев и сестер было у Ангелины! Ведь вполне возможно, что письмо написано ее отцом…

«Я все-таки нашел ее, несмотря на все меры, которые она предприняла, чтобы замести следы. И самое смешное, что она даже облегчила мне задачу, собрав всех моих детей под своим крылом. Ее ждет жестокая расплата. И не только ее. Расплата ждет всех отступников…»

Письмо жгло как раскаленное железо. Лариса перечитала его несколько раз, стараясь убедить себя в том, что не понимает, о чем идет речь. В конце концов, ей это почти удалось, она сунула листок обратно в конверт и принялась за второе. Но тут ее постигло разочарование. Выходило, что речь шла именно о том, о чем она подумала, — о ней, о ее отце и, как ни фантастично это показалось ей сначала, — о ребятах из детского дома.

«Очень рад, что ты приютила мою дочь. Думаю, еще не время для встречи. Пусть из ее юной головки сначала выветрится дух тех людей, которые ее воспитали. Я появлюсь на сцене, когда того потребуют обстоятельства…»

Следующие два письма были написаны с Алтая, где автор провел следующие несколько лет. Речь в них шла о «неотложных делах», которые мешают возвращению в Санкт-Петербург, но, судя по намекам, автор находился то ли под следствием, то ли в заключении… Часто мелькало упоминание о каком-то Вадиме, ставшем «моей гордостью и самой большой надеждой».