Михаил Черненок - Следствием установлено

О колодце Ведерников никаких новых сведений не сообщил. Вопреки предупреждению подполковника, он не стал «крутить» и честно сознался, что дал Столбову распоряжение засыпать колодец только через неделю – а, может, и позже – после того, как из него достали кота. На вопрос: «Мог ли за это время человек случайно упасть в колодец?» – ответил неопределенно:

– Кто его знает… – Задумчиво погладил усы и продолжил: – Сколько лет колодец существовал, никто не падал. Из наших деревенских даже вся ребятня его знала, а из приезжих… человек же не иголка, чтобы исчез и никто этого не заметил.

Держался во время допроса Ведерников спокойно, но порою в его глазах и жестах длинных костистых рук замечалась нервозность, свойственная очень вспыльчивым, несдержанным людям. Говорил он медленно, чуть хрипловато. Чувствовалось, что его настораживает ведение протокольной записи.

О Столбове отозвался хорошо:

– Все бы такими работягами были, как Витька, колхоз бы наш по Союзу гремел. – И пояснил: – Я и распоряжение ему на засыпку колодца только потому дал, что Витька безотказный. Другого уговаривать надо, потом проверять – хорошо ли сделал. А этому только скажи – все на совесть сделает. Для примеру, такая штука: когда экскаватор сломался и землю грузить в самосвал стало нечем, Витька сам нагрузил бревен, привез и накрыл ими колодец. Другой бы трудодень за это попросил начислить, а Столбов даже не заикнулся.

– А вот на помощь к соседям съездить Маркел Маркелович еле уговорил его, – вспомнив прошлую встречу со Столбовым, сказал Антон.

– Свадьбу человек затевает, подготовиться надо. У него, кроме больной матери, никого нет. Все хозяйство на нем держится. В таком разе любой заартачится.

К концу допроса Антону стало как-то неловко. Сколько раз он слышал и читал о следовательской интуиции, о находчивости и наблюдательности работников уголовного розыска, сколько раз говорили ему, что толково и вовремя поставленный вопрос часто решает судьбу расследования. Антон всячески приглядывался к Ведерникову, мучительно искал этот самый вопрос, но так и не мог его найти.

Егора Кузьмича Стрельникова Антон решил не вызывать для допроса в контору, рассчитывая, что в домашней обстановке разговорчивый старик еще больше разоткровенничается. Жил Стрельников в небольшой крепенькой избенке, в самом конце села. Когда Антон, постучав, открыл дверь в избу, Егор Кузьмич помогал старухе – дородной, по комплекции раза в три солидней его – сматывать на клубок самодельную пряжу. Смутившись немужского занятия, он бросил пряжу на лавку и гостеприимно разулыбался, поглаживая при этом лысую макушку.

– Ты чой-то, старый, ощерился? – сурово спросила старуха. – Спутаешь моток, я ить и при чужом человеке веретеном по лысине огрею!

– Ну-ну! – запетушился Егор Кузьмич. – Человек пришел не иначе при исполнении обязанностей. Чем грубить; лучше оставь одних – служебный разговор, как понимаю, при посторонних не ведется.

– Это я тебе, старый, посторонняя?

– Андреевна, ты очень даже часто неправильно меня понимаешь. Пришел товарищ офицер из милиции, пришел, как понимаю, ко мне, и, возможно быть, у нас состоится очень даже серьезный разговор.

– Только бы и чесал язык, трепач старый, – проворчала старуха, но пряжу отложила. – Вы, товарищ милиционер, – обратилась она к Антону, – шибко ему не верьте. Смолоду трепачом был, а к старости совсем рехнулся.

Старуха сердито ухмыльнулась, не спеша подошла к русской печи, взяла пустое ведро и, выходя из избы, будто сама себе проговорила:

– Сурьезный разговор у него, видишь ли, могет состояться. Трепач, ну трепач…

– С норовом баба, – смущенно поглаживая макушку, Стрельников кашлянул. – Никакого такту не знает, один конфуз от нее.

И захлопотал возле Антона, приглашая сесть на узенькую лавку у стола.

Антон повесил на вбитый в дверной косяк гвоздь фуражку.

– Я ведь, Егор Кузьмич, пришел насчет колодца. Кроме уже рассказанного, ничего не припомнили?

– Слышь-ка, а?… – Стрельников пораженно развел руками. – Даже имя-отчество мое помнишь! Что ни говори, городской житель отличается от деревенского. Деревенский он ить без прозвищев не может. И худому человеку прозвище даст, и хорошему. До чего Маркел Маркелович – душевный председатель, а и его прозвали Головой. Голова – прозвище, ясно дело, не плохое, однако все ж таки есть прозвище.

Антон не перебивал старика, и тот говорил взахлеб. Только через несколько минут он вдруг осекся и смущенно сказал: