Михаил Черненок - Следствием установлено

– Здравствуйте, – сухо ответил Стуков. – Кажется… Кудрявый?

– Кличку до сих пор помните, – блеснув металлическими зубами, осклабился Остроумов. – Ну и память!

– Ничего память, пока не подводит, – Степан Степанович нахмурился. – А кличку вашу вспомнил потому, что встреча служебная. Опять за старое взялись?

Остроумов развел руками и часто-часто заморгал. Он, на удивление, казался совершенно трезвым. Степан Степанович недоуменно поглядел на сержанта. Тот понял взгляд, виновато кашлянул, но доложил бойко, по-уставному:

– Задержанный перед обыском успел таблетку проглотить.

– Какую таблетку?

– Во такая малюсенькая, – показывая кончик ногтя на мизинце, угодливо пояснил Остроумов, – японская. Одну штучку с перепоя заглотишь – и как огурчик свеженький. Лишь в темечке иголкой покалывает.

Сержант передал Стукову изъятые при обыске часы и, попросив разрешения, удалился. Степан Степанович хмуро посмотрел на часы, потом на Остроумова и с упреком сказал:

– Опять за магазины принялись, Кудрявый, – показав на стул, коротко бросил: – Садитесь.

– Всегда позже времени кусаю локти, – покаянно проговорил Остроумов, сел и прижал к груди руки. – Прошу учесть, Степан Степанович, на этот раз шел в уголовный розыск с повинной. Клянусь, просветление нашло. Точка! Вспомнил ваши святые слова, что неудачник я самый последний. Ой, как мне тяжело, Степан Степанович…

– Поздновато каетесь.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Начистоту говорить будете?

– Как перед господом богом!

– А с чего это вы вдруг раскаялись?

– Полностью осознал безысходность преступного пути и, если хотите, в знак благодарности за доброту человеческую.

На лице Остроумова опять появилась заискивающая улыбка, опять блеснули вставные зубы, и с видом кающегося грешника он начал рассказывать, как вышел последний раз на свободу вместе с Павлом Моховым, встретился со старыми «корешками», как те предложили «дело», но он наотрез отказался. Рассказ был витиеватым и не имел отношения к тому, что интересовало Степана Степановича и Антона.

– Короче говорите, – строго перебил Степан Степанович.

– Короче так короче, – угодливо согласился Остроумов и вытер вспотевшую лысину. – Ребятки на меня страшно обиделись, что добровольно ухожу от них. Произошел пьяный шухер, после которого машина «скорой помощи» подобрала меня без сознания с тремя ножевыми ранами и со штопором вот в этом месте… – он приподнялся со стула и хлопнул себя ладонью ниже спины. – Да, да, Степан Степанович! С обыкновенным штопором, каким откупоривают бутылки, ввинченным в мое тело на всю катушку. Я истекал кровью, подыхал, как последний пес… На счастье, попал в руки к гуманному врачу. Он, не считаясь с моим прошлым, не пожалел даже своей собственной крови, чтобы влить мне. Он жизнь мою беспутную спас!.. Через его золотые руки прошел и Павлуша Мохов, имевший неосторожность заступиться за меня. Ребятки его чем-то тверденьким по темечку тюкнули.

Лицо Остроумова сделалось скорбным. Он замолчал, ожидая, что Степан Степанович задаст наводящий вопрос. Вопроса не последовало, и тогда Остроумов продолжил дальше:

– Врача, который вырвал нас с Павлушей с того света, зовут Игорем Владимировичем. Недавно, точнее в прошлое воскресенье, я встретил его в «Космосе». У Игоря Владимировича состоялся торжественный день рождения. Культурные друзья стали дарить подарки. Я был выпивши, растрогался до слез и от чистого сердца тоже вручил подарочек, – Остроумов в который уже раз провел ладонью по потеющей лысине. – А сегодня Игорь Владимирович звонит мне по телефончику и говорит, что из-за этого подарочка его тянет уголовный розыск. «Как же так, уважаемый? На свою беду я спас тебе жизнь?» – спросил он меня. Боже, что произошло со мною после этого звонка!..

– Решились на раскаяние? – усмехнулся Степан Степанович.

Остроумов растерянно замигал. Глаза его повлажнели, и слезы медленно поползли по впалым щекам.

– Я полжизни мотался по лагерям, полжизни жрал тюремный харч и таскал параши. Я почти забыл свое имя. Как собака, откликался на кличку, которую вы мне сегодня напомнили. У меня на черепе не осталось ни одного волоска, во рту нет ни одного собственного зуба, но… Почему вы, Степан Степанович, считаете, что вместе с волосами и зубами у меня исчезла совесть? Почему?! Остроумов закрыл было лицо кепкой, но сразу убрал ее. Слезы катились по его щекам и часто-часто капали на колени. Руки дрожали. Казалось, он силился сдержать слезы и не мог. И тогда он заговорил, не обращая на них внимания, облизывая кончиком языка верхнюю губу.