Александр Бородыня - Эмблема печали

В двери камер уже устали стучать. Задержанные больше не требовали справедливости, они просто хотели получить положенный по закону завтрак.

— Смотри-ка, вернулись! — сказал стоящий у окна сержант.

— Которые вернулись? — спросил дежурный. — Те, что в «автозаке», или те, что с микроавтобусом?

— С «автозаком»!

— Ну, я же говорил, они настоящие, — сказал Пращук. — А ты еще со мною спорил! — И выглянув через плечо с погоном, вдруг заорал: — Ты что, гадина, делаешь! Назад… Назад подай… Ослеп?

Черная потрепанная «Волга», уже потерявшая одну из своих антенн, вкатилась в ворота отделения, развернулась и крепким ударом отбросила зачехленный брезентом мотоцикл. Мотоцикл с грохотом упал набок.

— Зачем? — спросила Марина.

— А, так, ерунда! Спиной о руль ударился, позвоночник больно ушиб.

«Автозак» тоже вкатился в ворота и, развернувшись, встал, перегораживая всякий проход.

— Ты знаешь, почему пала Бастилия? — проверяя прихваченный из другой черной «Волги» маленький короткоствольный автомат, спросил Коша и сам же ответил: — Бастилия пала из-за жестокости своих нравов. А там, между прочим, даже шнурки не отнимали.

Сидящий рядом с водителем «автозака» Никон повернулся к зарешеченному окну. Бандиты сидели на деревянных скамеечках молча. Один из них все еще ощупывал с удовольствием свою новую рубашку-бронежилет.

— Мы не вмешиваемся, — сказал Никон. — Пусть он сам возьмет. Когда выйдет с пакетом, стреляйте.

— В дамочку тоже стрелять?

— А зачем она тебе? — спросил другой бандит, расстегивая верхнюю белую пуговку красивого бронежилета. — Вернемся в Москву, я тебе такую телку приведу… А хочешь — парочку. Блондинки, массажистки, третий размер, ноги до пупа!

Никон ощутил неприятное покалывание в животе. До сих пор, исключая шикарные заграничные командировки, он занимался преимущественно конторской работой. Впервые участвуя в настоящей разборке, он уже сильно утомился происходящим, и ему очень хотелось, чтобы как-нибудь поскорее все закончилось.

— Стрелять умеешь? — спросил Коша. Марина кивнула. — Пойдешь со мной туда? — Последовал еще один кивок, и Марина, взяв автомат с сиденья, сама распахнула дверцу. — Я тебя сразу угадал, — сказал Коша. — У тебя запах настоящей женщины!

Все табельное оружие в ожидании смены уже было прибрано в сейф, и, наконец сообразив, что происходит что-то неладное, дежурный пытался этот сейф отпереть. Но руки дежурного дрожали, и ключи несколько раз падали на пол. Единственный пистолет, готовый к бою, оказался у того милиционера, что первым заметил возвращение «автозака».

— Стреляй! — поворачивая ключи в замке, прохрипел дежурный. — Не жди их, Коля!

Коша был уже в дверях, когда короткая очередь, выпущенная Мариной из автомата почти в упор, раздробила оконные стекла. Так и не успев вытащить из заклинившей кобуры свой пистолет Макарова, милиционер повалился навзничь. Бабы в камере истошно завыли, в мужской камере стало тихо. Убийца замер было посреди своего помещения и вдруг опять быстро зашаркал из угла в угол.

В отделении помимо задержанных находилось всего пять милиционеров. Валентин Афиногенович ушел домой за пять минут до нападения, и дежурный, распахивая сейф, теперь черной завистью позавидовал везению следователя.

— К стене лицом! Руки за голову, ноги на ширине плеч! — крикнул весело Коша, врываясь в помещение дежурки. — Всем смирно!

Дежурный, уже отворивший тяжелую дверцу, вытащил пистолет и пытался вставить обойму. Очередь пробила тонкий барьер, пули с визгом отлетали от сейфа. Дежурный опустился и обмяк, одна пуля попала ему под правую лопатку, другая прямо в висок. Голова дежурного стукнулась об пол, фуражка соскочила, и стало видно, что волосы у него все еще мокрые.

— На ширине плеч ноги! — сказал Коша, ударом своего ботинка подправляя испуганного Пращука, послушно замершего у стены. — Когда гимнастику утром делаешь, ты как ноги ставишь? Вот так же! Понял?

— Понял, понял!

— Мариночка, постой здесь минутку… Я должен забрать свои вещи.

Оставив замерших милиционеров под присмотром Марины, Коша взломал дверь кабинета следователя и, раскидав папки, вытащил свое дело. Он сложил листки протокола, сложил листок с собственными отпечатками пальцев и сунул все это к себе в карман. Потом вышел обратно в помещение дежурки и, порыскав между сваленными на сейфе пакетами с личными вещами, нашел свой. Вытянул за цепочку часы. Часы показывали десять двадцать. Потом с придыханием вынул из пакета и с размаху сразу налепил себе на грудь брошку — серебряную лилию на черном фоне.