Геннадий Сорокин - Смерть со школьной скамьи

— В обед Журбин бегом спускается во двор к своей машине. За ним вприпрыжку Николаенко. Журбин уже поддатый, так что за руль Николаенко садится. И они уехали. Через минут сорок сигнал общегородской тревоги: «Журбин у себя в квартире обнаружил грабителя, застрелил его насмерть и сам застрелился». И собаку застрелил. А жену оставил, ее не тронул. Хотя в последний год Иван Игнатьевич частенько ей «на орехи» подбрасывал. Она потом по неделе из дома не выходила, ждала, пока синяки сойдут. Помяни мое слово, когда он увидел, какая лабуда в его квартире происходит, он бы их всех расстрелял, а сам бы властям сдался. Больше я тебе ничего не скажу. Хотя нет, про Николаенко-то я не досказал.

Шунько выпил еще и сильно опьянел.

— На следствии я, конечно же, дал показания, что пистолет получал лично Журбин. А как мне сказать по-другому, на себя чужую вину брать? В тюрьму садиться за должностной подлог? У меня сейф с оружием опечатали, все проверили. Карточка-заместитель Журбина на месте, значит, оружие он получал. С Николаенко я, веришь, даже полусловом об этом случае не обмолвился. Ты второй человек, кто всю правду знает.

— У Вьюгина после этого случая с Николаенко отношения испортились? — ненавязчиво уточнил я.

— Да они и до этого как кошка с собакой жили. А тут, конечно, они на ножи встали. Но меня ни тот ни другой не заложили. А Сергею Сергеевичу я покаялся, как дело было. Он сам мне сказал: «Молчи! Ивану Игнатьевичу ты уже ничем не поможешь, а себе жизнь сломаешь. Пусть будет все так, как Николаенко и Валентина Павловна рассказывают». Вот такие-то дела, Андрюша! Война всем им жизнь испортила.

— Про войну я что-то не понял.

— А что тут понимать! Иван Игнатьевич образования не имел, перед войной кое-как семь классов окончил да после войны на курсах повышения комсостава побывал. Карьера у него поначалу прытко шла: с простых оперативников до начальника районной милиции он меньше чем за десять лет доскакал, а там — все, там дальше — тупик. В областное УВД его без образования не берут, а на районном уровне он уже всего достиг, и дальше ему двигаться просто некуда. Практически со всеми фронтовиками такая история приключилась — достигли вершин районного звена и встали. А жена у него большего хотела! Он ей, когда замуж звал, радужные картины рисовал, говорил: «Помяни мое слово, я еще генералом стану! На собственной «Волге» тебя катать буду». Вот и получилась у них такая лабуда — она женщина молодая, красивая. Идет по городу, на нее мужики оглядываются, а он или на работе целый день, или горькую пьет да на ней зло вымещает. Тут у Валентины Павловны сменился начальник и перетянул ее с завода в областное управление профсоюзов. По деньгам она стала получать не меньше мужа, он, естественно, стал злиться да поколачивать ее. А она-то, Валентина, она-то видит, что жизнь проходит! У них что ни вечер — то скандал, он ее к каждому пню ревнует, а она его пьянкой попрекает.

— Почему бы им просто не разойтись? Разменяли бы квартиру да жили каждый в свое удовольствие.

— Разойтись! — Шунько закашлялся.

Я подал ему стакан воды, он пригубил глоток, отер губы, закурил.

— Мужики после сорока лет идут на развод только в одном случае — если у них уже все притерто с другой женщиной, а коли тебе некуда идти — сиди на месте и не рыпайся.

— С ним понятно. А ей, Валентине Павловне, кто мешал из дома уйти?

— Ты, Андрюша, не путай божий дар с яичницей! Ты что думаешь, у Валентины женихи под дверями в очереди стояли? Одно дело — пар выпустить, а паспорт менять — это из другой оперы. Была у меня мысль, что она после смерти Ивана Игнатьевича быстренько замуж выскочит, ан нет! — до сих пор вдовой числится.

Шунько затушил окурок в пепельнице, достал из пачки новую папироску, трясущимися руками осторожно размял табак, но закуривать не стал. За моей спиной из протекающего крана капля воды ударилась о раковину.

— Году так в 1970-м, — негромко сказал Шунько, — иду я после смены и вижу: в парке сидят Валя Журбина и наш Николаенко. О чем с чужой женой можно на лавочке перешептываться? Только о лабуде… Все об этом!

Василий Кириллович встрепенулся, выпил еще рюмку, опьянел и перешел на тему голода:

— Я летом сорокового года из города приехал к родителям в деревню, а там шаром покати, все закрома пустые. Где хлеб, предыдущий же год урожайным был? Все запасы, говорят, уполномоченные по заготовкам выгребли, а хлеб весь в Германию отправили. Гитлер-то нам в те годы союзник был, друг, товарищ и брат. Его речи в «Правде» на целые развороты печатали. Гитлер со всей Европой воевал. Армия у него была огромненная, ее одним германским хлебом не прокормишь.