Елена Арсеньева - Тайна Зинаиды Серебряковой

Из дневника З.С., Харьков, 1920 год

Зачем я эти записки начала, зачем себя мучаю понапрасну? Иной раз Бога молю о беспамятстве: только бы не вспоминать прошлое, не переживать снова и снова то, что нельзя вернуть.

Мне всегда казалось, что быть любимой и быть влюбленной — это счастье, я была всегда как в чаду, не замечая жизни вокруг, и была счастлива, хотя знала и печаль и слезы… Как горько сознавать, что впереди для меня ничего, кроме одиночества и тоски, нет, потому что потеряла я единственного человека, любовью к которому жила!

Настолько мысли обо всем этом меня замучили, настолько жажда смерти стала одолевать, что я поняла однажды: рано или поздно я поддамся горю и уйду к Борису. Ну а дети? А мама? Ведь у них нет никого, кроме меня, — никого, кто накормит, приласкает, устроит, выучит… Понимаю, что Борис мне не простил бы смерти, не простил бы, что я детей бросила. Но мне надо было это ощущение все же пережить, чтобы душой воскреснуть.

А этой ночью приснился мне Париж, и карнавал на Бульварах, и та пара, благодаря которым я прочитала Ибн-Фадлана… И я поняла, что напишу картину про те похороны, про тот костер, про любовь, которая смерть пересилит самопожертвованием. Красок нет, я начала делать эскизы в карандаше, и вот приходит ко мне сын Саша и начинает расспрашивать, что эта картина значит и почему она такая странная. Я рассказала ему про арабского путешественника и похороны руса.

— Значит, эта девушка сейчас умрет? — спрашивает сын.

— Да, — говорю.

— Но у нее твое лицо! — кричит он. — Значит, ты тоже умрешь?!

У него началась страшная истерика, небывалая, я даже представить себе ничего подобного от него не могла! Сбежались остальные, прибежала мама… Они так плакали, так умоляли, они заставили меня поклясться, что у женщины, которая готова будет умереть вслед за мужем, не будет моего лица.

Я дала слово. Картину, конечно, напишу, но лицо… не знаю, чье будет у нее лицо, у той женщины, которая стоит перед костром и прощается с жизнью… у той славянки… Пока не знаю.

— Аня, Аня, ну что ты… — укоризненно простонал Дима, и она очнулась, устыдившись дурацкого, оскорбительного подозрения, которое вдруг промелькнуло в голове.

— Я оговорилась, — хмыкнула между тем Ирка, с очевидным удовольствием наблюдавшая за Аниным потрясением и с явным огорчением — за ее скорым прозрением. — Мне бы следовало сказать — как приеду к бабушке с деньгами и детьми…

С детьми! Сердце Ани пропустило один удар, другой, потом слабо трепыхнулось — ноющим, тяжелым комом. Ирка приехала забрать девочек. Лидочку забрать!

Не будет этого. Не будет.

— Ну, моя милочка, или то, или другое, — чужим, негнущимся голосом выговорила Аня, не понимая, откуда берутся силы не просто выговорить хоть слово — но говорить веско, твердо, даже с насмешкой. — А ведь ты уже порядком потратилась на всю эту чушь. Кстати, у этой Ковальчук есть на самом деле дочь, которая учится на биофаке, или это очередная выдумка? Дима, ты помнишь такую?

— Да разве их всех упомнишь… — снова простонал Дима, и Аня поняла, что на мужа рассчитывать нечего. В битве за дочерей она сойдется с Иркой один на один. Или одна на одну? Эта лингвистическая нелепость заставила ее внезапно усмехнуться, что, безусловно, было расценено Иркой, как выражение глубокого пренебрежения, и заставило выйти из себя:

— Да вы что, ничего не понимаете, Анна Васильевна? Есть у нее там дочь, нет ли, в рублях вы мне заплатили или в баксах — какая разница для суда?! Может быть, я легкомысленная, может, плохая-нехорошая, но я — законная мать девочек! Вон я недавно в газете читала: теперь наука на высоте, теперь в нашей судебно-медицинской экспертизе не хуже, чем на Западе, делают анализы на предмет установления отцовства. И материнства, конечно. Да вы хоть вашего мужа спросите, он же биолог, должен такие вещи знать.

Аня покосилась на Диму.

Дима убито кивнул. Делают, значит.

— Ну и что? — изо всех сил тщась сохранить высокомерное выражение, спросила Аня.

— Да то, — пожала плечами Ирка. — Запросто установят, кто настоящая мать. Хотя тут и анализов никаких делать не надо, стоит только посмотреть на девочек. Это же вылитая я — что одна близняшка, что другая! Если суд — вам конец, Анна Васильевна. Узнают на новой работе Дмитрия Васильевича — его сразу турнут. Да за такие дела запросто посадить могут!

Аня покосилась на убитое лицо мужа. Вот почему скис Дима! Он мгновенно понял, чем чревато для них появление Ирки. А поскольку у него весьма живое воображение, он уже увидел себя небось в тюрьме, куда жена будет носить передачи… Кстати, еще не факт, что ее не засудят тоже, так что им даже передачи носить будет некому!