Майкл Шейбон - Окончательное решение, или Разгадка под занавес

— …ни для попугая, — закончил Шейн свою мысль.

«Приехали», — подумал Паркинс.

— А поганая наша развалюха в самом что ни на есть забытом богом углу Суссекса — по-вашему, достойное место для африканского попугая?! — раздраженно бросил Реджи Паникер.

Шейн заморгал.

— Мистер Шейн, я прошу у вас прощения за грубость моего сына, — со вздохом произнес мистер Паникер, откладывая ложку в сторону, хотя в его тарелке оставалось еще больше половины.

Если когда-нибудь викарий и выговаривал своему единственному отпрыску за его постоянное хамство, то мистер Паркинс при этом, увы, не присутствовал.

— Мы все очень привязались к нашему Линусу и его пернатому другу. Поверьте мне, Бруно — существо в высшей степени примечательное. Он декламирует стихи, как вы сами уже могли услышать. Он поет. У него невероятные способности к звукоимитации, так что он несколько раз изрядно напугал мою супругу, когда передразнивал мою, признаюсь, излишне громкую манеру сморкаться.

— Что вы говорите! — восхитился Шейн. — Да, мистер Паникер, вы только не обижайтесь, но у вас тут, прямо скажем, не соскучишься! Тут тебе и розы, и мальчонка этот с попугаем.

Он разглядывал птицу, склонив голову чуть набок, почти под тем же углом, под каким обыкновенно смотрел на окружающий мир попугай Бруно.

— Значит, поет, говорите?

— Да еще как! Преимущественно немецкие песни, но порой можно услышать кое-что из оперетт Гилберта и Салливана. Насколько я могу судить, из «Иоланты». Первые несколько раз это было довольно неожиданно.

— Но ведь это все механическое повторение, да? Он ведь просто попугайничает. На то он и попугай.

Жиденькая, даже слегка натянутая, как показалось хозяину дома, улыбка Шейна давала понять, что он и сам не в восторге от своего каламбура.

— Или вам все-таки кажется, что он соображает? Помнится, я еще мальчишкой видел в цирке свинью, ученую, знаете, свинью, так вот, она из трехзначных чисел квадратный корень извлекала!

Произнося эту тираду, Шейн впервые за все время метнул быстрый взгляд в сторону Паркинса, что изрядно встревожило последнего и укрепило тем самым наихудшие его опасения. Никто во всей округе и заподозрить не мог, что Паркинс имеет хоть какое-то отношение к числам и цифрам. Значит, предположение о том, что Шейн специально заслан сюда, чтобы лично наблюдать за Бруно, следовало считать доказанным.

— Как интересно, что вы заговорили о числах, — сказал мистер Паникер. — Бруно их просто обожает! Вы согласны со мной, мистер Паркинс? Он постоянно бубнит какие-то бесконечные цепочки чисел. Все, разумеется, по-немецки. Но, насколько я могу судить, он их не складывает, не умножает — ничего не делает…

— Да уж! — снова вмешался Реджи. — Совсем ничего! Просто не дает мне спать по ночам! Для кого-то это, может, и ничего, а для меня чего!

В этот момент в комнату вновь вплыла хозяйка дома, но теперь уже с блюдом, на котором лежала приготовленная рыба. По каким-то причинам, о коих миссис Паникер никогда не распространялась, но которые, по мнению Паркинса, без сомнения, были связаны с ее чувствами к супругу и сыну, она никогда не садилась с ними вместе за обеденный стол. Когда она собирала глубокие тарелки, Паркинс скороговоркой пробормотал комплимент в адрес супа. В отменной стряпне этой женщины была и безрассудность, и безысходность. Так из крепости, осажденной со всех сторон дервишами и неверными, на рассвете перед решающим штурмом вдруг доносится вибрирующий звук волынки.

— Замечательный суп! — рявкнул Шейн. — Вкуснее, чем в ресторане!

Миссис Паникер залилась румянцем, и на ее лице промелькнуло выражение, которого Паркинсу до сих пор видеть не доводилось: она легонько сморщила губы, пряча улыбку.

Мистер Паникер тоже заметил это и помрачнел.

— Присоединяюсь, — сказал он.

— Ффф-у-у-у! — скривился Паникер-младший, отгоняя рукой от лица пар, поднимавшийся от бледно-зеленого фарфорового блюда, на котором распласталась целая камбала с головой и хвостом.

— Воняет, как на портовой свалке! Рыбка-то, видать, того!

Не переведя дыхания и не успев смахнуть тень девичьей улыбки с лица, миссис Паникер перегнулась через стол и влепила сыну затрещину. Схватившись рукой за пылающую щеку, Реджи вскочил с места и застыл, оторопело глядя на мать. Потом его руки взметнулись вверх, очевидно, с намерением удушить ее, но до того, как пальцы Реджи сомкнулись у нее на горле, между сыном и матерью вклинился новый постоялец. Он выбросил вперед правую руку, и не успел Паркинс толком разобрать, в чем тут дело, как Реджи Паникер уже валялся на овальном коврике лицом вверх. Из носа у него бежала ярко-алая струйка крови.