Анна Акимова - Укол гордости

Варя прошла через вереницу припаркованных машин и остановилась возле входа, чтобы чуть-чуть успокоиться и повторить про себя на всякий случай оправдательную речь.

Стоял безоблачный жаркий день начала августа. Над отцветающим шиповником гудели пчелы. В лесу пели птицы, в траве стрекотали насекомые, все дышало безмятежностью и покоем. Но судьба уже запустила метроном, отсчитывающий последние спокойные минуты Вариной жизни. И Варя об этом не знала. Глубоко вздохнув, она толкнула тяжелую дверь и вошла в темноватую после яркого солнца прохладу вестибюля.

По закону подлости, который преследовал Варю в этот день, она столкнулась со своим шефом прямо у входа. Константин Макарович Кривцов, заведующий лабораторией фотосинтеза и Варин непосредственный начальник, стоял у стола вахтера и листал журнал прихода-ухода.

Константина Макаровича в институте за глаза называли Милым Дедушкой. Каждый с детства помнил чеховского «Ваньку Жукова» и коронную фразу «на деревню дедушке Константину Макарычу». На самом деле он не был ни дедушкой, ни милым, этот сухопарый лысый мужчина средних лет, не злой, но раздражительный, желчный и крикливый. На сегодняшнее Варино несчастье, он был неустанным борцом за трудовую дисциплину.

При виде Вари Константин Макарович встрепенулся. В его глазах заполыхало инквизиторское пламя.

Варе пришлось спрятать подальше все заготовленные оправдания и молча выслушать бичующий монолог начальника с далеко идущими выводами о прямой связи разгильдяйства с научной несостоятельностью. Только труд и железная дисциплина, утверждал Милый Дедушка, приводят к великим научным открытиям. А такие разгильдяи, как Иваницкая, позволяющие себе приходить на работу в середине рабочего дня, занимают в науке чужое место.

У Вари были некоторые доводы против столь категоричных утверждений, но она предпочла держать их при себе. Получив от начальника напоследок несправедливое и обидное обещание лишить ее квартальной премии, она молча пошла в лабораторию.

Лаборатория фотосинтеза находилась на третьем этаже. Стоило распахнуть дверь, и перед глазами сразу возникало царство растений; всю противоположную стену занимал фитотрон — длинный стеклянный шкаф, где под люминесцентными лампами буйно росли, цвели и даже плодоносили разнообразные растения. У другой стены, в аквариумах, так же буйно зеленели водоросли. Здесь гудели центрифуги, щелкали реле термостатов, а на столах стояли строгие микроскопы и хрустально мерцали колбы и пробирки. Варе страшно нравилось здесь работать.

Сейчас, по случаю летних отпусков, в лаборатории находилось всего двое сотрудников — Варин коллега и приятель Борька Плохинский по прозвищу Плохиш и дипломница Светочка. Светочка возилась у аквариума, а Плохиш, рыжий, конопатый и обаятельный, стоял у Вариного стола и нагло листал ее рабочую тетрадь.

— Хи, Варвара! — весело сказал он. — Поздновато ты сегодня. Милый Дедуля тут икру метал, грозился устроить тебе показательное аутодафе.

— Уже устроил, — буркнула Варя, подходя к столу. Это «хи» подействовало на нее как красная тряпка на быка, но она постаралась сдержаться, только вытащила из Борькиных лап свою тетрадь и бросила ее на стол.

— Чего ты? — удивился Борька. Снова сцапал ее тетрадь и раскрыл на последней странице. — Старший товарищ тебе помочь решил, указать на ошибки. Думаешь, почему у тебя вчера эксперимент не пошел? Ты вот тут с разведением маху дала, выскочила за пределы чувствительности.

Варя, стиснув зубы, снова сдержалась и даже попыталась пошутить.

— Ну дала и дала, — хмуро сказала она. — Мах таки тоже человек.

Фразочка про Маха была любимой шуткой Софьи Львовны, старинной бабушкиной приятельницы. Но вот удивительно: из уст Софьи Львовны она звучала задорно и всегда вызывала смех, а у Вари получилась почему-то пошловатой, и она почувствовала досаду. Видимо, каждую шутку надо еще уметь исполнить .

Борька противно сузил глаза.

— Ну хоть кому-то! — ехидно ухмыльнулся он и подмигнул куда-то мимо Вари. Тотчас же у Вари за спиной весело и ехидно хихикнула Светочка.

И тут Варя сорвалась. Со зверским выражением лица она выхватила у Борьки свою тетрадь и шваркнула ее на стол, опрокинув пузырек с метиленовой синькой. А потом срывающимся голосом заорала, чтобы он никогда, «слышишь, Плохиш, никогда!» не смел рыться в ее записях, что это хамство, что пусть лучше занимается своими делами и своими разведениями, и что это его доклад, а не ее разнесли в пух и прах на последней институтской конференции…