Виктория Платова - После любви [litres]

– Так значит, я ему обязана своим освобождением.

Щелк-щелк.

– Это было потрясающе. Это было как в кино.

Щелк-щелк.

– Ну и страху же я натерпелась!

Щелк-щелк.

– Наверное, это стоило немалых денег.

Щелканье прекращается. И голове, лишившейся большинства волос, становится неизмеримо легче. Я вижу пегие невыразительные пряди, они валяются на полу, расстаться с ними совсем не жалко. Как не жалко расстаться с жизнью, в которой приходилось то и дело расчесывать их. В ней было много хорошего, в основном – хорошего, но она потеряна для меня безвозвратно.

– Ты уже закончил, Наби?

– Почти.

– Я спросила о деньгах. Это был неуместный вопрос?

– Чтобы вытащить вас, хозяин заложил отель, мадам.

…Если бы мне было двадцать и я была бы смертельно влюблена в красавчика Доминика!

В этом случае мы ехали бы сейчас в кинотеатр под открытым небом – для парочек на колесах, которым нет дела до происходящего на экране, они заняты лишь собой и механизмом раскладывания автомобильных сидений – в старых тачках он, как правило, заедает.

Но мне не двадцать. Двадцать – кому угодно: Сальме, Фатиме, Уме Турман в фильме «Дом там, где сердце» (до самурайского меча еще нужно дожить). Двадцать – кому угодно, но только не мне.

И я не влюблена в Доминика. В кого угодно, но только не в него.

И механизм раскладывания автомобильных сидений меня не волнует, но только: что сказать человеку, который безнадежно влюблен в меня и во имя этой любви пожертвовал всем?

Лучше молчать.

Мы едем не в кинотеатр под открытым небом – в Марракеш.

Давняя, сокровенная мечта Доминика – она почти сбылась. Жаль, что обстоятельства, которые этому способствовали, лишили Доминика всего. Сам он запретил мне даже говорить о судьбе отеля, что сказал бы дед Доминика, основавший «Sous Le Ciel de Paris» , что сказал бы его отец?

– Они бы не стали меня осуждать, Саша́.

Я не верю Доминику, как не поверила бы его отцу и деду, если бы и впрямь им пришло в голову продекларировать такую глупость. До Марракеша – еще добрых три часа езды, через час начнет темнеть, а пока дорога залита желто-розовым предвечерним светом; все тот же старый «Мерседес» нашего автомеханика, все тот же сидящий за рулем Доминик, лишь я изменилась до неузнаваемости.

Radicale brune.

Коротко стриженная, в солнцезащитных очках, сейчас никто не признал бы во мне Саша́ Вяземски. Тем более что Саша́ Вяземски, русской, больше нет. Есть – Мерседес Гарсия Торрес, испанка. Это имя значится в паспорте и водительских правах, которые привез мне Доминик.

Мерседес. Прекрасная, как яблоко.

Совпадение почти мистическое. Оно нашептывает мне на ухо: все в этой жизни предопределено, все – взаимосвязано, слово – материально, и поэтому нужно осторожно обращаться со словами. Студентик Мишель появился в моей жизни не случайно, Жюль и Джим появились не случайно, Фрэнки был убит – не для того ли, чтобы фактом своей смерти воскресить Мерседес? Хотя почему бы не предположить: Мерседес спаслась? Не села в электричку на мадридском вокзале, а села на велосипед и отправилась к Гибралтару с легким рюкзаком за плечами. А у Гибралтара сменила велосипед на катамаран и оказалась в Марокко. И уже здесь, выскочив за скобки мадридского взрыва, погибла при невыясненных и не таких эффектных обстоятельствах. В некоторых случаях небольшую отсрочку от смерти тоже можно считать спасением.

– Откуда у тебя эти документы? – спрашиваю я у Доминика.

– Ты можешь не волноваться. Они – настоящие.

– Настоящие? Туда же вклеена моя карточка, как они могут быть настоящими?

– Они даже лучше настоящих. Человек, который достал их для меня, дает стопроцентную гарантию.

Интересно, во сколько вылилась эта «стопроцентная гарантия», какой кусок отеля она оттяпала? Я грешу на бильярдную и часть первого этажа, примыкающую к кухне.

– А где карточка самой Мерседес?

– Понятия не имею. Зачем тебе карточка Мерседес?

– Интересно было бы посмотреть, в чью шкуру вы меня впихнули.

Доминику не слишком нравится разговор, веревочкой вьющийся вокруг Мерседес, и он слегка смещает акценты:

– Знаешь, а тебе идет!

– Стрижка?

– Имя. Мерседес Гарсия Торрес. Красиво.

– Почему я обязательно должна была оказаться испанкой? Это нелогично, Доминик! Я не знаю ни слова по-испански.

– Я тоже.

Доминик благоразумно опускает излюбленное испанское «estoy en la mierda», по-другому и быть не должно: не говори лишнего, не буди лихо, пока тихо, сейчас нужно думать только о позитиве. И о том, что в конечном итоге все кончится хорошо. Для нас обоих, но в первую очередь – для меня. Милый, милый Доминик!..