Виктория Платова - После любви [litres]

– Нет. Зачем тогда было все это представление? Зачем этот подонок навязал мне встречу и зачем вы… корчили из себя черт знает что, сидя в той комнате?

– В комнате, которую дурачок использовал для работы? Все собранные вами бумаги не имеют ни малейшей ценности. Это бумаги недоумка, он имел склонность к макулатуре. И к систематизации проделанной работы. Фотографии, возможно, имеют ценность, но их больше нет, правда? Винтовки и аппаратуру принес Слободан, так сказать, для большей убедительности. Для эффектной картинки. Но он унесет их обратно к себе, как только все будет кончено.

– И телевизор из прихожей?

– И его.

– Я не собираюсь там больше оставаться, – глухо рычит серб.

– Тебе придется там остаться еще на несколько дней. – В голосе Алекса появляются металлические нотки. – Сейф, кстати, тоже пуст. А в компьютере, который вы с таким пылом пытались вскрыть, нет ничего, кроме компьютерных игр. Это компьютер подружки недоумка.

– Мерче-маравильоса, – почти напеваю я, раскачиваясь.

– Мерче – сокращенное от Мерседес. А маравильоса… Что скажешь, Слободан?

– Великолепная. – Слободан произносит это, осторожно отделяя один слог от другого. – Эта сучка была шикарной любовницей. Так что все соответствует истине. Надеюсь, моя машина тебе понравилась.

– Зачем был нужен этот спектакль? – я пропускаю замечание серба мимо ушей.

– Зачем? – переспрашивает Алекс. – Вы появились в Париже, хотя должны были сидеть в марокканской тюрьме. Иса сообщил нам, что вы бежали, у него есть свои осведомители. И потом, когда вы позвонили, то назвались Мерседес. Это было странно, этого я не ожидал. Мне нужно было услышать историю вашего чудесного спасения из первых рук. Насколько оно было случайным. И не стоит ли за одинокой русской кто-то еще. Вот вы ее мне и рассказали. Всю. Без лишних подробностей, но подробности всегда можно домыслить. Эта история похожа на правду, Слобо– дан?

– Слишком невероятна, чтобы быть ложью. Такого не придумаешь.

Лапы грязного серба тянутся ко мне и срывают с шеи медальон. Продолговатый и тонкий серебряный брусок с иероглифами. Сегодня днем он сам повесил его на меня: подарок от юноши из боснийского Сараева, потерявшего старшего брата-художника, навсегда искалеченного этническими междоусобицами.

Это, скорее всего, неправда. И не было никакого брата. Сараево, возможно, и было, но что там делал этот серб – неизвестно.

Убивал. Он убивал. И убивает до сих пор. И не может остановиться.

– Диктофон, – объясняет Слободан, постукивая пальцем по обратной стороне медальона. – Вмонтирован прямо в металл, а звук поступает через отверстия-иероглифы. Незаменимая штука. И очень полезная.

– Запись идет и сейчас. – Мы говорим так долго, что Алекс заметно выдохся и погрустнел. – Аппаратура стоит у Слободана внизу. Я не стану стирать эту запись. Она будет напоминать мне о вас, Саша. И еще паспорт. Он настоящий и принадлежал той самой неистовой шлюшке Мерседес. Должно быть, ваш друг купил его у продажных полицейских, на которых повесили бесперспективное дело испанки из Нюрнберга. Коррупция когда-нибудь обязательно разрушит мир, ну да бог с ней, если она способна творить такие чудеса. Ведь ваша история – чудо, Саша. Разве нет?

Я молчу.

– Только оно вас не спасет. К сожалению. Рано или поздно полоса удачи заканчивается. И это время для вас наступило.

Я молчу.

– Мне будет не хватать вас. Но и оставить вас в живых я не могу. Вы сразу же сдадите меня с потрохами. Разве нет?

Я молчу.

– Значит, я прав. Что ж, прощайте, удивительная русская. Дело есть дело. Ничего личного. Ты сделаешь все как нужно, Слободан?

– Конечно…

Алекс поднимается и бросает на меня прощальный взгляд. Чертовски красивых глаз больше не существует. А через несколько мгновений перестану существовать и я. Саша́ Вяземски. Русская Саша Вяземская, пробывшая в роли испанки Мерседес Гарсия Торрес всего лишь сутки. Страха я не чувствую – лишь громадную усталость и тупое желание покончить со всем прямо сейчас. Все, что случилось со мной после любви, сделало меня иной, но совсем не сделало счастливой. Кто знает, может быть, в том, что я присоединюсь к Фрэнки и еще многим, жившим когда-то, и будет заключаться настоящее счастье? Кто знает… Единственные, о ком я буду скучать, – это Доминик и Эс-Суэйра. Но о них я подумаю позже. На небесах. Или в аду. Какая разница, где думать о том, к чему ты привязана?

Главное – думать.

И в тот момент, когда я уже готова принять пулю в голову, раздается взрыв. В своих мечтах о Марракеше, Касабланке, Рабате – разве ты мог представить что-нибудь подобное, Доминик?..