Виктория Платова - После любви [litres]

– Пожалуй, это самый оптимальный вариант развития событий. – Спорить с Ширли бесполезно, лучше во всем соглашаться, тогда и разговор закончится сам собой.

– Вот и вы со мной солидарны, – пританцовывая, Ширли отдаляется от меня. – Джин, джин, джин! Извините, что не приглашаю вас к себе, милая! У меня не убрано, я не ждала гостей. И никогда не жду гостей. Я жду только неприятностей. А еще я никогда не хожу по лестницам и вам не советую. Там такое можно обнаружить, что мало не покажется!

Тут Ширли права.

– Но ведь лифт не работает, что же делать?

– Ждать, пока заработает. Я сейчас вернусь, дитя мое. И мы выпьем, чтобы забыть обо всех неприятностях. Хотя бы на время. Не будем думать о дурном или, как говорится, не будем портить фэн-шуй!..

Не будем портить фэн-шуй.

Хорошо сказано.

Все так же совершая странные, едва не рок-н-ролльные движения, она скрывается в недрах квартиры – а может, это элементы самбы, румбы, пасадобля?.. Через приоткрытую дверь видна часть прихожей: вешалка с летними плащами, дождевиками, пылевиками и шубками из синтетики (все вышло из моды много лет назад, еще до появления куклы Барби); переполненная стойка для зонтов – среди них есть и бумажные китайские; конусовидная шляпа из соломы – тоже китайская – заброшена на самый верх вешалки, к тому же Ширли встретила меня в китайском халате, как это соотносится с ее ненавистью к миллиардам, миллиардам китайцев – непонятно. Очевидно, все дело в двойных стандартах, которые исповедуют европейцы, что-то подобное я слышала от Джумы, Доминик не любит распространяться на эту тему. Ширли испытывает страх и животную ненависть к Мерседес, потенциальной шлюхе (и ее подругам, если таковые имеются), но при этом готова выпить джина с той, которая ищет Мерседес, и распахивает перед ней дверь, и оставляет дверь незапертой.

Странно.

Или речь снова идет о двойных стандартах? – розовый коврик на полу, старший брат коврика у двери, завершает убогое убранство прихожей. Пора линять отсюда, иначе Shirley Loebзаговорит меня до смерти.

Как и была, вместе с банкой оливок в одной руке и книгой со вложенным в нее журналом – в другой, я отправляюсь по пути, указанному Ширли: к окну и направо. Небольшая арка в стене (со стороны лестницы и даже от квартиры Ширли разглядеть ее невозможно) ведет в еще один коридорчик, заканчивающийся дверью.

Все это живо напоминает мне коридорное ответвление в марокканской тюрьме (я упорно продолжаю считать место, где провела несколько тяжких недель, тюрьмой) – оно тоже заканчивалось дверью, за которой меня ждала свобода.

Но что ожидает меня сейчас?

Ответы на вопросы, если не на все – то хотя бы на некоторые. Начало довольно впечатляющее: на двери Мерседес нет никаких опознавательных знаков, даже номер квартиры не указан. Но сама она не позволяет усомниться в хорошем вкусе владелицы и в том, что недостатка в средствах хозяйка не испытывает: добротный дуб со вставками из более светлого дерева и капитально укрепленная дверная коробка, способная выдержать единовременный натиск команды поджигателей и пиротехников из числа арабов, шлюх, тех, кто дует в дудки, и примкнувших к ним китайцев. А предположение о том, что под дубовыми плашками скрывается пуленепробиваемая сталь или танковая броня, вовсе не кажется невероятным. Внимательно изучив поверхность двери, я нахожу два замка (верхний и нижний) и – присмотревшись – крошечный глазок видеокамеры.

У меня нет четкого плана захвата, и потому я просто звоню в дверной звонок. Если мне откроют, я спрошу о Мерседес. Если же мне откроет сама Мерседес…

Такой поворот событий я не рассматривала, но… можно представиться хорошей знакомой Ширли, обеспокоенной судьбой ее кота Сайруса. Звучит вполне невинно. То так, то эдак вертя в голове Ширли и Сайруса, Сайруса и Ширли, я жду ответа. Но пока в глубине квартиры царит абсолютная тишина.

Мерседес, ау!

Никто мне не откроет, ясно. Слободан что-то говорил о смерти Мерседес, что, если это оказалось правдой? И почему одна лишь мысль о ее смерти так пугает меня – в этом нет ничего нового, как и в любой другой смерти, ничего экстраординарного. Ничего выдающегося. Более того, смерть моей Мерседес (той, о которой я думала, которую представляла себе) в этом отношении гораздо более чувствительна и не лишена театральности – моя Мерседес была танцовщицей, сладкой, как яблоко, она могла прославиться в качестве солистки одного из коллективов современного балета или завоевать главный приз на чемпионате по бальным танцам, она оставалась предметом вожделения многих мужчин и погибла, как и подобает звезде, – почти в прямом эфире. При большом скоплении народа – уж точно. Смерть Мерседес из конторы «Арт Нова-Поларис» (не моей Мерседес) – скорее всего, анонимна. Никто о ней не побеспокоился – дубовая дверь не опечатана, кипы соболезнований не подсунуты под щель внизу, погребальных венков тоже не наблюдается. Из Захари и слова не вытянешь, но разговорчивая Ширли вполне могла сообщить об изменениях в жизни Мерседес.