Юлия Алейникова - Крест великой княгини

— А я ведь долго еще в Екатеринбурге обретался. Да. На железной дороге в охранении служил. И женился там, а потом уж с женой в двадцатом году в Алапаевск переехали.

— Мастером цеха перед войной работал, — хвастался Иван Федорович, — подучился на старости лет, грамоты имею и благодарности. Думали даже повышение дать, а тут война. Нас с сыном в первые же дни и призвали. Ему девятнадцать, на флот пошел, моря никогда не видел, а на флот, на Балтике сейчас, на эскадренном миноносце служит, — с тоской проговорил Иван Федорович. — Письма редко доходят, последнее с месяц назад получил, еще до госпиталя. А ведь он у меня один на свете остался.

— А жена как же?

— Жена? Умерла. Давно уже. И дети младшие тоже. Вдвоем мы с Кириллом остались, — горько вздохнул Иван Федорович. — Помнишь, может, я тебе в подвале про крест рассказывал, что великая княгиня подарила?

— Ну.

— Вот с него все и началось. Точнее, из-за него и закончилось.

И Иван Федорович от радости, что встретил старого друга, от усталости и недавно пережитого ужаса смерти вывалил Сергею все наболевшее.

— Понимаешь, какое дело, Сергей? — начал Иван Федорович. — Сперва у меня все хорошо было, как в сказке, жена, дети, комнату от завода дали, работа важная, оклад хороший, почет, уважение, дом свой построили. Все хорошо. Живи и радуйся. А потом дочка маленькая умерла, заболела скарлатиной и умерла. Что ж, бывает. Потом сынок младший утонул, как сглазил кто, думал, жена с ума сойдет от горя, да вроде оправилась, а потом смотрю, слабеть стала, сердце побаливать начало, мы уж ее с сыном так берегли, так берегли, ничего делать не давали, а только все одно померла. Молодая совсем, а померла. Вот и остались мы со старшим Кирюшкой вдвоем. Пылинки с сыночка сдувал, мечтал, техникум окончит, в институт поступит. Ты мне тогда в подвале, помнишь, много всякого рассказывал, и очень мне хотелось, чтобы сын у меня такой же образованный стал, — с невидимой для собеседника печальной улыбкой проговорил Иван Федорович. — Да не успели, война. Кирилл едва техникум закончил. И все. Меня в одну сторону, его в другую. Вот теперь молюсь каждый день за него, хоть и партийный. — Он замялся. — А еще видишь, в чем дело. Мы с Анфисой, жена это моя покойная, как в Алапаевск вернулись, сразу к мамане моей поехали, а та чуть не с порога: где крест, что княгиня подарила, надо его кому положено отдать. Ну я тебе рассказывал, про крест-то, помнишь?

— Помню.

— Вот. Я ей говорю, нету, отобрали. А она мне — врешь, знаю, что с братом Петькой продать хотели, не вернешь до моей смерти, прокляну, и тебя, и детей, и внуков, и брата Петра тако же. Что возьмешь, старая, да злая. Она всегда такой была, а тут ее, видно, еще батюшка наш науськал, она у меня сильно верующая была. В общем, так до смерти ее и не помирились. А крест ведь я искал, еще когда в Екатеринбурге служил, да только кума-то моего НКВД раньше зацапало, чем я до него добрался. Он, вишь ли, пока я в подвале том сидел, с квартиры съехал в не известном направлении. Насилу его нашел, уже в двадцатом году, а все одно, опоздал. Да в общем, дело-то и не в том. А в том, что жена моя Анфиса, как сынок наш младшенький потонул, вбила себе в голову, что это маманино проклятие действует. А тут еще и у брата Петра двое детей померло и жена Глафира, все одно к одному. В общем, когда Анфиса скончалась, и я чуть было в эту ерунду не уверовал, очень о жене тосковал. Да и детишек жалко было, а вдруг из-за меня померли. С тех пор и молюсь, хоть и коммунист. Только ты уж будь другом, — спохватился Иван Федорович, — не сболтни кому.

— Я не из болтливых, — успокоил его Сергей.

— Ну а сам-то как? Жена, дети, работал где?

— Женился. Я, как Урал от белочехов освободили, какое-то время в Екатеринбурге служил, сперва в НКВД, потом ушел. Грязная работа. Служил замначальника военного округа, потом раны начали беспокоить, меня еще в Первую мировую немец ранил, да когда Екатеринбург брали, зацепило, в общем, подал в отставку, в Петроград уехал. Думал, вдруг брата с женой живыми найду, да и вообще, родной город. Не нашел. Голод у них в Петрограде был такой, что, когда я в двадцать втором туда вернулся, думал, на кладбище попал. Пусто! Ты, Иван, в Ленинграде был когда-нибудь?

— Нет, не довелось, только по твоим рассказам помню, да еще сын однажды в учебнике картинки показывал.

— Жаль. Жив будешь, съезди. Красивый город, — с теплотой в голосе заметил Сергей. — Так вот. Мои все умерли, дворник мне рассказал, он чуть не всех жильцов в нашем доме пережил. Кто сбежал от революции, кто от голоду умер, кого расстреляли как враждебный элемент, кто сам повесился или пулю в лоб. А он выжил. Так я рад был знакомое лицо увидеть, чуть не расцеловал.