Юрий Герман - Повести и рассказы о советской милиции

В ней семью потерял. Только Полина осталась в живых.

Чудом. Но что я приобрел на фронте, так это настоящего друга. Муж Ксюши Ракитиной, Игнат. Бывает такое, встретишь человека и у тебя вся жизнь изменится. Славный

Игнат был. Добрый, справедливый. Надо же, чтобы бог соединил такую пару – его и Ксюшу. Я вот с тобой сейчас сижу, беседую, а на самом деле жить должен был он. Может быть, мою пулю на себя принял. В разведке это случилось. Попали в засаду. Он первый заметил фрицев. И как толкнет меня в овраг, а сам не успел. Подстрелили. Я его и схоронил. Вот этими руками закрыл глаза. Закончилась война, дома у меня нет, семьи – тоже. Кто я? Вольный цыган. Подался в Бахмачеевскую. Ксюша мне ведь словно родная сестра стала. Работал на конеферме. Ох, трудное было время! Трудодней много, а хлеба нет. Я тогда на Заре женился. Дети пошли. Потом отыскал Полину. А жрать нечего. Зара меня все подбивала кочевать. Думаю, была не была, хуже не будет. А тут табор проходил мимо. Ну, сманили. Конечно, я не красная девица, которая побежит, только помани. Но если бы я с самого начала рос от земли, наверное, вытерпел бы, не ушел. А когда в пятьдесят шестом вышел указ об оседлости, вернулся в колхоз… А зачем я тебе все это рассказываю? – спохватился Арефа.

– Рассказывайте, пожалуйста. Интересно.

– Между прочим, – закончил Арефа, – мой средний брат в Ленинграде преподает в институте. Кандидат наук.

– Значит, легенда ваша не соответствует действительности?

– Время другое.

В дверь заглянул проводник.

– Не помешал?

– Нет, входите, – предложил Арефа. Проводник с почтением протиснулся в купе, не спуская глаз с Денисова.

– Я, товарищ, с вашего позволения, стаканчики… Может, еще чайку?

– Как, Дмитрий Александрович?

– После пива не хочется.

– Я могу еще сбегать за пивом, – с готовностью откликнулся проводник. – Только вы успеете? Скоро

Юромск.

– Спасибо, не надо, – отказался я.

Проводник, продолжая глазами есть Арефу, нехотя удалился. Уж больно ему хотелось пообщаться с «артистом».

– Очень вежливый, – сказал Арефа, когда тот тщательно и аккуратно закрыл за собой дверь. – Все спрашивал, удобно ли я устроился. К чему бы это?

– Культура…

Меня разбирал смех, но я ничего Арефе не сказал.

Голова у меня действительно прошла, и все-таки я решил к спиртному больше не прикасаться.

Поезд застучал на стрелках, задергался. Пути стали раздваиваться и побежали рядом, пересекаясь и множась.

Зашипели тормоза.

Когда мы сошли на перрон, я попросил Арефу подождать на вокзале и буквально бегом направился в комнату линейной милиции.

В управлении Михайлова не было. Пришлось звонить домой. Взяла трубку Света. Она мне обрадовалась. Сообщила, что Ксения Филипповна завтра возвращается в станицу. И еще сказала, что хочет сама съездить в Бахмачеевскую. Если удастся уговорить мужа немного отдохнуть.

Я не стал говорить ей о том, что, возможно, еще сегодня

Борьке придется отправиться туда.

– Соскучился, Кича? – спросил мой приятель, взяв трубку. – Откуда?

– Из Юромска.

– С приездом!

– Слушай, у меня нет времени. Проверьте в Бахмачеевской Лохова. – Я продиктовал фамилию по буквам.

– Почему именно его?

– Да чушь какая-то получается. У него справка на инвалидность. В ней указано: одно легкое и туберкулез, В

действительности – оба легких на месте.

– Ты что, из Юромска это разглядел?

– Да, в подзорную трубу. А если без шуток, нашего врача в поезде встретил. (Борька молчал.) Ты слышишь?

– Слышу. Большие вы деятели с Сычовым, скажу я тебе. А если промахнемся?

– Извинитесь.

– Ладно, Кича.

27

Юромск. Честное слово, если я снова попаду в него, то не узнаю!

Мы сели в автобус и ехали, ехали по зеленым улицам, пустым и тихим, с двухэтажными кирпичными домами, в которых светились желтым светом узенькие, низкие окошки. Желтые фонари прятались в кронах деревьев.

Потом дома исчезли, и автобус переваливался через пустые холмы и снова окунался в бледный свет уличного освещения.

Вдруг ни с того ни с сего возник посреди дороги монастырь. Он протянулся на добрые четверть километра. За его стеной монолитной кладки красного кирпича возвышались храмы и казарменного вида постройки. За монастырем город нырнул под обрыв и засиял бледными огнями, зыбко отражаясь в излучине реки. И людей я совсем не помню. Уж больно широкие пространства занял этот городок, заблудившийся среди холмов, среди не то парков, не то рощ и пустырей.