Юрий Герман - Повести и рассказы о советской милиции

Пропади пропадом тот час, когда я затеял всю эту историю!

– Рассчитывают на возрастающую сознательность народа… – ответил я с пафосом. И мой голос потонул в громе смеха.

– Пусти козла в огород! – ухнула какая-то женщина, теребя своего соседа, по всей видимости, мужа, за жидкий чуб. – Будет сосать, пока за вихор не оттащишь. Запретить ее!

– Прокуратурой запретить! Все женщины спасибо скажут!

– Ишь, все! – усмехнулся один из мужиков. – Нонче вы похлеще нашего прикладываетесь… Вовсю используете равноправие…

Мужичка дружно поддержали. Кто искренне, кто из озорства.

Я, честно говоря, обрадовался передышке. И Коля Катаев понял, что надо накалить обстановку. Он не стучал по графину, с улыбкой смотрел в зал.

Что вопрос всех волновал, это чувствовалось. Всех задевал крепко.

…Порыв мой был честный. Это был действительно порыв, в котором искренность, разум, наболевшее вырывались единым дыханием словно одна фраза, которую долго ищешь, пригоняя мысли и слова в четкий пучок чувства.

– Мне повезло, – сказал я тихо и кажется взволнованно, когда страсти, бушевавшие в моих слушателях, почти улеглись. – Мне повезло, что мой отец не погиб на войне.

Это хорошо, когда у тебя есть отец.

Я вдруг увидел, что простые слова, обыденные и мои, совсем отличные от тех, которые я только что тарабанил с чужих страниц, заставили зал умолкнуть. И удивиться их простоте.

– И какая глупость, какая, черт возьми, жестокость по отношению к своему сыну оставить его сиротой в наше время. Вы знаете, о ком я говорю. Умирают от болезни, от старости, от несчастного случая, в конце концов геройски, на посту. Но от водки!..

Я захлебнулся волнением, перехватило горло. Заскрипели стулья: люди невольно оглядывались, ища вдову Герасимова. Но ее не было. И они знали, что ее нет. Что она не ходит ни в кино, ни на концерты. Высматривали так, на всякий случай.

– Я знаю, – звучал мой голос в полной тишине, – что до сих пор в станице шушукаются. Обвиняют во всем меня.

Но вы поставьте себя на мое место. Представьте себе, что могло получиться, не изолируй я Герасимова в ту злополучную ночь. Что могло произойти с его женой, ребенком?

Что бы вы говорили тогда?

– Правильно сделал! – вылетела из зала реплика. – Перестрелял бы, это точно…

Я уже не думал о том, что надо говорить. Меня слушали. Внимательно и сочувственно.

– Скажу откровенно: впервые видел смерть. И вы поймите, каково мне? Это первый год моей работы.

– Как не понять!. – раздался все тот же голос. И я был благодарен этому человеку, хотя не мог разглядеть, кто он.

– Правильно говоришь. И делаешь…

Речь моя потекла спокойней. Теперь не надо было читать по бумажке. Особенно все оживились, когда я сказал, что пора кончать с самогоноварением, что сейчас не буду называть фамилий, но приму все меры, вплоть до привлечения к уголовной ответственности. Многие, как по команде, обернулись на тетю Мотю, сидевшую на стуле у входной двери. В станице отлично знали, что она большой мастер в этом деле…

Лекцию я закончил неожиданно для многих. Четверостишьем Хайяма:

Запрет вина – закон, считающийся с тем, Кем пьется, что, когда и много ли и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить – признак мудрости, а не порок совсем…

– Ну ты чудак человек, – смеялся Коля Катаев, когда мы шли с ним через артистическую комнату после лекции. –

Начал за упокой, а кончил во здравие!

В комнате налаживали реквизит и настраивали гитары приезжие артисты в ярких атласных одеждах.

– С чего ты взял? – удивился я, еще не успокоившись от волнения и пощипывая ус – жест, появившийся у меня совсем недавно.

– Как это ты сказал… «Пить – признак мудрости, а не порок совсем…» Это наши запомнят, запомнят!

– Не я сказал, а Хайям, – поправил я.

– Все равно, – смеялся Коля.

– Так ведь почти все это делают! Хотя бы по праздникам. Но надо же с умом, красиво…

– Постой, а ты действительно в рот не берешь? –

спросил вдруг Коля.

– Нет.

– И никогда не пробовал?

– Почему же, пробовал. В Москве. Поступал в МГУ. На спор выпил бутылку водки.

Коля сочувственно покачал головой:

– Драло? Отдавал концы?

– Совершенно нормально. Как будто ни в одном глазу.

Смеяться хотелось… Прутья железные гнуть…

Катаев недоверчиво посмотрел на меня:

– И все?

– Все.

– Не заливаешь?

– Что ты пристал?.. – разозлился я.

– А сейчас почему не потребляешь?

– А зачем?