Семен Данилюк - Законник [сборник]

Валентина неуверенно скосилась на мать.

— Все, доча, до исподнего! — потребовала та.

— В общем, когда оправился, велел мне вместе с мамой собираться с ребенком на полгода в санаторий. Он сам его нашел, оплатил, и там как будто нас ждут. Только… — Валя поколебалась. — Потребовал, чтоб завтра же с утра уезжали.

— А мы вот прособирались, клуши, — посетовала Нюра. — На огороде то-се. А то б сейчас уж… Она с беспокойством заметила, что следователь нажал на кнопку вызова. — Вы ее — то, Вальку, рази не прямо сейчас отпустите? Дите-то ждет.

— Не все сразу, вот разберемся малек, — хмуро пообещал Лукинов. Заманский, избегая молящего Валиного взгляда, отвел глаза.

Из следственного изолятора Лукинов с Заманским только что не выбежали и быстрым шагом устремились к внедорожнику, — торопились до конца рабочего дня перехватить Савелия Порехина в магазине, — было чрезвычайно важно закрепить показания Матюхиной. Увы! Окна магазина оказались задраены жалюзи. На запертой двери наспех было приторочено скотчем рукописное объявление — «Продается». Мобильные телефоны обоих Порехиных оказались отключенными.

Установили по адресному местожительство. Оказалось, отец и сын проживали по одному адресу: в коттеджном поселке близ вокзала.

Домчались — уже в сумерках. Коттедж был погружен во мглу. От соседей узнали, что Порехины всем семейством еще позавчера отъехали куда-то за границу. Впрочем, старший Порехин как будто задержался в городе. Но где именно находится и приедет ли ночевать, не знал никто.

— Деру, стал быть, решил дать Савушка! — констатировал Лукинов, уже в машине, — Заманский взялся подвезти его до работы. — За границей думает отсидеться. Ну, и хрен с ним!

Он широко, от души зевнул.

— Никуда не денется. Объявим в международный розыск. И папашу его хутромудрого разыщем. Может, еще и самого за укрывательство отбуцкаем.

Машина прижалась к ограде. Впереди стоял припаркованный огромный Hummer Петюни Порехина.

— О! На ловца и зверь, — обрадовался Лукинов. Он полез из машины. Но Заманский, придержав, показал ему на крыльцо Следственного комитета: из здания как раз выходил Петр Порехин — под руку с Куличенком. Лукинов посерел. — А вот это уже поворотец. Похоже, Порехин за подмогой прискакал, — процедил он озадаченно. — Ты погляди на них: прям шерочка с машерочкой. Не зря, видать, говорили, что Порехин Куличенка на прокорм взял. Поджав губы, он полез из машины. Петюня, увидев спешащего к ним Лукинова, переменился в лице.

Но Куличенок коротким кивком отпустил его, а сам шагнул к следователю и, подхватив под локоть, повлек в здание прокуратуры, на ходу что-то настойчиво выговаривая.

Заманский распахнул дверцу, прижав ее к ограде, так что спешивший к Хаммеру Порехин поневоле остановился. Разглядел за рулем Заманского.

— Вы, Григорьич? — выдохнул он. Заманский поразился, как сильно сдал Порехин даже по сравнению с последней их встречей.

Щеки обвисли брылями, воспаленные глаза слезились, голова непроизвольно подергивалась. Даже вечная фланелька обвисла, будто надетая с чужого плеча. Перед Заманским стоял тяжело больной человек. За какую-то неделю цветущий Порехин превратился в собственные руины.

— А мы тебя как раз искали, чтобы допросить, — объяснился Заманский.

— Уже допрошен, — Порехин кивнул на окна кабинета Куличенка. — Сына за границей, конечно, спрятал? — Заманский прищурился. — Бесполезные это хлопоты. Его завтра же в международный розыск объявят. — А может, и не объявят, — Петюня мрачно усмехнулся. Со стоном выдохнул. — Хотите, Григорьич, как на духу? Официально не скажу, а так, чтоб вы один знали: я б этого паскудника сам сдал, к чертовой матери. Потому что мало — свою! он мою жизнь в сортир спустил! Это ж он меня подбил, чтоб долю Зиновия после его смерти затихарить. Мол, Левка лох, а другие знать не знают. Я и повелся. А оказалось, целую партию разыграл, на три хода вперед. Сам же убил, зная, что отец-скряга наживку заглотит. Но из-за чего все?! Еще бы понял, если хотя б из-за десятки, а из-за гребаного «лимона»!..

Петюня быстро, коротко задышал, — похоже, его начала мучить одышка. Заманский про себя подметил: в страстном, обличительном этом монологе прозвучало многое: сожаление о собственной корысти, досада на сына — убийцу. Не нашлось разве что места сочувствию убиенному компаньону.

— Сдал бы! — Петюня отдышался. — Но…Жена моя только сыночком и дышит. А она едва после криза выходилась. О бабке его, моей матери, если узнает, вообще разговора нет, — та уж лет пять на честном слове доживает. Да и внукам каково расти при отце-убийце? Так что — прощайте, Григорьич. — У тебя еще внук есть, — напомнил Заманский. — Обо всех позабочусь, — прохрипел Петюня. Протиснулся мимо распахнутой дверцы. Заманский, озадаченный путаной этой исповедью, смотрел ему вслед, пока могучий Хаммер не вырулил на дорогу.