Иван Козлов - Мой брат, мой враг

Сиротка, стоя рядом с Бильбао, удивленно зашептал ему в ухо:

— На кой нам сейчас Чума? Давай с этим разбираться!

— Этот уже никуда не денется, — тоже тихо, но так, чтобы слышал Пугачев, ответил Бильбао. — Мне сейчас нужно все узнать о Чуме.

Коротким, без замаха, ударом он впечатал свой кулак в грудь хозяина квартиры, тот откинулся, и только близость стены не дала ему упасть. Так Пугачев и стоял теперь — прижавшись спиной к богатым темным обоям.

— Времени на раздумье я тебе не даю, — сказал Бильбао. — Где Чума? Быстро!

— В Ростове. Там есть дачи, на левом берегу Дона, в одной из них подружка его живет.

— Фамилия? — спросил уже Коленька, подходя к Пугачеву. — Нам нужны точный адрес и фамилия этой подружки.

— Я не знаю. Они когда-то в одном классе учились…

— Теперь в одном гробу лежать будут, — вставил Сиротка. — И ты рядышком.

Коленька стал так, что Бильбао не видел сейчас Пугачева. Он слышал только его голос, растерянный, дрожащий:

— Я вправду не знаю. Чума уехал в Ростов на время — отсидеться.

Бильбао чуть улыбнулся:

— Не хочешь ты говорить — скажет Ром.

— Так вот кто нас сдал, — прошелестел Пугачев. — Я же предупреждал Брута: не верь ментам, даже бывшим. Сдал, сука. Он столько знал… Все теперь…

Послышался хлопок, нерезкий такой, будто бахнуло шампанское. Коленька почему-то отшатнулся, потерял опору, и Бильбао подхватил его, не давая упасть. Тут же он заметил, что лежащим на ковру оказался и Сиротка. Но брат тотчас изогнулся, как кошка, в прыжке вскочил на ноги, прыгнул на дверь, уже захлопывающуюся за Пугачевым. Дверь все же закрылась чуть раньше, Бильбао до предела обострившимся чутьем услышал даже, как щелкает сложный автоматический замок. Теперь, чтобы открыть ее, надо разобраться с механизмом, — без толку, как Сиротка, бить кулаками в обтянутый кожей металл. Без толку.

Сиротка тоже это понял, повернулся к ним, и Бильбао увидел, как белеют у того глаза.

— Ты чего? — спросил он брата, и тут почувствовал, как тепло и влажно становится ладони, лежащей на щеке Коленьки.

Бильбао рывком повернул Коленьку к себе. Над левой бровью друга из пулевой дыры вытекала густая кровь.

— Что теперь? — спросил Солодовых.

— Теперь, по крайней мере в ближайшее время, вас никто не будет беспокоить, — сказал Бильбао.

Солодовых слабо кивнул:

— Я готов взять на себя все расходы на похороны…

— Не надо. Это мое дело, — перебил его Бильбао.

Они сидели в неосвещенном кабинете. Синий вечер уже проник сюда через открытое окно, и худой, сутулый хозяин был похож сейчас на темную носатую птицу.

— Что я могу для тебя сделать, Сережа?

— Узнать через своего милиционера все о Чуме. Кажется, он сейчас в Ростове, а там у него есть подружка, одноклассница…

— Хорошо. Это не проблема.

— И еще я должен уехать. Думаю, недели на две.

Василий Егорович ничего не ответил, Бильбао понял причину его молчания и добавил:

— Здесь ничего уже не случится. С вами остается Сиротка, я его проинструктирую на все случаи жизни. И потом, буду звонить сюда сам, в час, который вы назначите.

— Мне эти инструкции… — без энтузиазма сказал Солодовых, но тут же махнул рукой. — Отпускать не хочу, однако и отказать тебе, конечно, не могу.

— Ром не объявлялся?

— Думаю, уже и не объявится. Вчера я держал его у дома почти до девяти вечера, а потом приказал прибыть сегодня к восьми утра. Ни его, ни звонков.

— Иначе и быть не могло. Ром неглуп, и когда узнал, что на его стаю проведена облава… — Бильбао зло улыбнулся. — Не дай бог попасться ему теперь на глаза Пугачева.

Солодовых удивился:

— И что будет? Ведь они, как ты говоришь, из одной стаи?

Бильбао не ответил. Он подошел к темному окну. Звезд на небе не было видно. Далеко на западе молнии подсвечивали темные тучи. Приближалась гроза.

— Я умею только играть на скрипке, и больше мне, признаться, ничего не хочется!

Миша сидел в летнем кафе за тем же столиком, где он когда-то поздним вечером играл Бильбао и Наташе. Глаза его были так печальны, как могут быть печальны лишь глаза старых евреев.

— Вот если бы ты просто искал друга… Но я ведь чувствую, что ты ищешь не друга.

— Я ищу не друга, — подтвердил Бильбао.

Миша горестно вздохнул:

— Когда-то я дал себе слово ни во что не вмешиваться. Мое вмешательство уже выходило мне боком. — Он приложил ладонь к низу живота. — В прямом смысле. Меня пырнули финкой только за то, что я решил заступиться за женщину. Ее били, и я сказал свое слово. Тогда начали бить меня, и эта же женщина обозвала меня жидовской вонючкой.