Гийом Мюссо - Тайная жизнь писателей [litres]

Фаулз невозмутимо слушал ее версию того жуткого вечера. Двадцать лет он жил с уверенностью, что только он обладает всеми ответами на вопросы по делу Вернеев. Теперь выяснялось, что это далеко не так.

– Получился чудесный день рождения, – продолжила Матильда. – Тео был в восторге, и мне больше ни до чего не было дела. У вас есть братья и сестры, Фаулз?

Писатель отрицательно помотал головой.

– Не знаю, как развивались бы наши отношения дальше, но в том возрасте Тео души во мне не чаял, и это было взаимно. Я улавливала его хрупкость и чувствовала обязанность его защитить. После матча мы отпраздновали победу, потом Тео уснул на диване. Часов в одиннадцать я отвела его, полусонного, в постель и немного с ним посидела, как иногда делала, а потом ушла к себе. Я тоже устала и легла с книгой. Из кухни доносились негромкие голоса родителей, потом отец позвонил моему деду и обсудил с ним футбольный матч. В конце концов я уснула с «Воспитанием чувств» в руках.

Матильда надолго умолкла. Слышались только стук дождя по оконным стеклам да треск поленьев в камине. Рассказчице было нелегко продолжить, но тянуть и стыдиться уже не было смысла. Набравшись храбрости, она выпалила остальное. Это был уже не диалог, а падение в бездонную яму, выкарабкаться из которой невредимой было, похоже, невозможно.

Я уснула с Флобером в руках, а пробуждение вышло, как в «Заводном апельсине»: дом от фундамента до крыши содрогнулся от выстрела. На моем будильнике было 23.47. Я проспала совсем недолго, и это был самый жуткий подъем всей моей жизни. Невзирая на опасность, я выскочила босиком из своей комнаты. В коридоре лежало в луже крови тело отца. Это было невыносимое зрелище: ему выстрелили в упор прямо в лицо, стены были забрызганы кровью и мозгом… Я не успела даже вскрикнуть: над ухом у меня грохнул второй выстрел, и в дверях кухни упала мама. Я едва не помешалась от ужаса. Безумие стало бы спасением от животного страха.

В такой ситуации мозг отказывается повиноваться логике. Первым моим побуждением было кинуться обратно в свою комнату. Не более чем за три секунды я там заперлась, а потом спохватилась, что забыла про Тео. Когда я снова вышла в коридор, тишину разорвал третий выстрел, и брат с пулей в спине рухнул почти что мне на руки.

Инстинкт самосохранения загнал меня под кровать. Свет в спальне был потушен, но дверь осталась приоткрыта. В щель я видела тело своего братика Тео, его футболка превратилась в одно кровавое пятно.

Я крепко зажмурилась, стиснула зубы, заткнула уши. Чтобы ничего не видеть, не кричать, ничего не слышать. Не знаю, сколько времени я пролежала не дыша: тридцать секунд, две минуты, пять минут? Открыв глаза, я увидела в своей комнате мужчину. Из-под кровати я разглядела только его обувь – каштановые кожаные сапоги. Несколько секунд он стоял неподвижно, не делая попыток меня найти. Я решила, что он не знает, что я дома. Потом он развернулся и исчез. Я пролежала еще несколько минут как в параличе, неспособная шелохнуться. Из оцепенения меня вывело завывание полицейской сирены. Среди моих ключей был ключ от люка, ведущего на крышу. Через этот люк я и сбежала. Прибытие полиции должно было принести мне какое-то облегчение, но вышло наоборот.

Дальнейшее я помню очень смутно. Наверное, я действовала как автомат. Дошла в темноте до вокзала Сен-Лазар и первым же поездом уехала в Нормандию, в Онфлер. Айрис еще не было дома. Когда она вернулась, у меня нашлись силы ее обмануть. Я наврала, что после ее отъезда меня разбила мигрень и в Париж я не ездила. Она поверила, я была бледная как смерть, она даже вызвала мне врача. Врач явился одновременно с полицией из Гавра и моим дедом. От него я официально узнала о расправе над моими родителями и братом. Я перестала что-либо соображать и потеряла сознание.

Очнулась я через два дня, ничего не помня о том вечере. Я искренне верила, что родителей и Тео убили в мое отсутствие. Со стороны в это трудно поверить, но было именно так. Восемнадцать лет я провела в состоянии настоящей амнезии. Очевидно, это было единственное решение, найденное моим подсознанием, чтобы я могла жить дальше. Я и до убийства жила в постоянной тревоге, а травматический шок вызвал резкий сбой. Инстинкт самосохранения отключил память от чувств. Я годами ощущала, что что-то не так, и мучилась, объясняя это, отчасти ошибочно, утратой семьи. Я прогнала эти воспоминания, но они продолжали гнить у меня внутри, давить невидимой тяжестью.