Гийом Мюссо - Тайная жизнь писателей [litres]

Он позвонил Джасперу Ван Вику на Манхэттен. Агент ответил не сразу, угрюмым голосом. В Нью-Йорке было только шесть утра, Джаспер еще не встал с постели. Фаулз попросил его проверить публикации Матильды Моннэ последних лет в «Ле Тан».

– Что именно ты ищешь?

– Сам не знаю. Меня интересует любая находка, хоть как-то связанная со мной или с моими книгами.

– Хорошо, только учти, это займет некоторое время. Еще что-нибудь?

– Попытайся отыскать следы хранительницы медиатеки Дома подростков в 1998 году.

– Что это такое?

– Медицинское учреждение для подростков при больнице Кошен.

– Ты знаешь имя библиотекарши?

– Нет, забыл. Ты займешься этим?

– Займусь. Перезвоню, как только что-то раскопаю.

Фаулз побрел в кухню сварить себе кофе. За эспрессо он попытался что-то вспомнить. Дом подростков, расположенный у Пор-Руайяль, оказывал помощь тем, кто испытывал проблемы с питанием, страдал депрессией, страхом перед школой, тревожными состояниями. Некоторых госпитализировали, некоторые лечились амбулаторно. Фаулз наведывался туда два-три раза и выступал перед пациентами – чаще это были пациентки. Один раз прочел лекцию, один раз принял участие в игре в вопросы-ответы, один раз дал советы учащимся писательского кружка. Имен и лиц он, конечно, не помнил, но у него остались приятные впечатления. Читательницы поражали вниманием, споры – плодотворностью, вопросы – продуманностью.

Как только он допил кофе, зазвенел телефон. Джаспер сработал оперативно.

– Я запросто нашел твою директрису медиатеки, спасибо LinkedIn. Ее зовут Сабина Бенуа.

– Теперь вспомнил, она самая.

– Она работала в Доме подростка до 2012 года. С тех пор трудится в провинции, в системе «Библиотека для всех». Судя по выложенным в Интернете последним данным, сейчас она в Дардони, в городе Трелисак. Дать телефончик?

Фаулз записал координаты Сабины Бенуа и сразу набрал ее номер. Для нее услышать его голос по телефону стало приятным сюрпризом. Фаулз не помнил ее лицо, зато помнил походку. Она была высокой подвижной брюнеткой с короткой стрижкой и заразительной сердечной манерой. Он познакомился с ней на Парижской книжной выставке и позволил уговорить его рассказать ее пациенткам о писательском ремесле.

– Я тут засел за мемуары, – начал он. – И мне понадобилась…

– Мемуары? Думаете, я вам поверю, Натан? – перебила она его со смехом.

Все-таки откровенность – лучшая политика.

– Я ищу сведения об одной пациентке Дома подростков. Это девушка, Матильда Моннэ, она была на моем выступлении.

– Не припоминаю, – сказала Сабина, немного поразмыслив. – Жаль, старея, я теряю память.

– Все мы хороши. Мне нужно узнать причину ее госпитализации.

– У меня больше нет доступа к этой информации, но даже если бы была…

– Перестаньте, Сабина, у вас наверняка сохранились контакты. Сделайте это для меня, окажите услугу, ну что вам стоит? Это важно.

– Попытаюсь, но ничего не обещаю.

Фаулз повесил трубку и отправился рыться в свой библиотеке. Приложив немало усилий, он нашел наконец экземпляр «Лорелеи Стрендж», первое издание, поступившее в продажу осенью 1993 года, и стряхнул с него ладонью толстый слой пыли. На обложке красовалась его любимая картина – «Девочка на шаре» Пикассо «розового» периода. Эту обложку придумал тогда сам Фаулз: создав коллаж, он предложил его издателю, а тот так слабо верил в эту книгу, что согласился. Первый тираж «Лорелеи» не превысил пяти тысяч экземпляров. Пресса на нее не отреагировала, и нельзя сказать, чтобы ее активно продвигали издатели, ждавшие развития событий. Книгу спасли молва, читательский энтузиазм. Больше всего она пришлась по сердцу девчонкам вроде Матильды Моннэ, узнавшим себя в героине. История, рассказанная в книге, весьма этому способствовала: это были встречи юной пациентки психиатрической больницы за одни выходные, целая галерея колоритных персонажей. Мало-помалу роман вскарабкался на вершину продаж и приобрел завидный статус литературного феномена. Те, кто поначалу презрительно фыркал, теперь спешно догоняли уходящий поезд. Роман читали молодые и старые, интеллектуалы, преподаватели, учащиеся, книгочеи и принципиальные противники чтения. Все бросились составлять мнение о «Лорелее Стрендж» и цитировать что-то такое, чего в ней не было. В этом и состояло большое недоразумение. С годами тенденция набрала силу, и «Лорелея» превратилась в своеобразную классику массовой литературы. По ней защищали диссертации, ею торговали в книжных магазинах, аэропортах, в журнальных секциях супермаркетов, иногда даже в отделах популярной психологии, что автора особенно бесило. И случилось то, что должно было случиться: еще не перестав писать, Фаулз возненавидел свой роман и не желал о нем говорить – настолько невыносимо было чувствовать себя невольником собственной книги.