Мария Воронова - Идеальная жена

Но сделать это будет ему непросто, потому что наряду с парадигмой «ты же девочка» существует тезис «я мужик». Что еще вы от меня хотите, когда я уже осчастливил мир, родился с яйцами!

Девочка – мамина помощница, а мальчик – мамина радость.

Парень с пеленок привыкает гордиться тем, в чем нет никакой его заслуги, вот и создаются такие скособоченные семьи, где женщина только дает, а мужчина только получает.

И нечего, кстати, удивляться расцвету антисемитизма. Корни тут одни – выжать максимум из того, чем одарила мать-природа, особенно когда больше гордиться нечем. И его собственная дворянская спесь, пусть совсем легонькая, тихая, но тоже из той же оперы. Смотрите, мужики, из какой я семьи вышел, стало быть, я априори круче вас.

И недовольство, диссидентство, все эти кухонные посиделки в конце концов тоже растут из немытой посуды. Мальчики привыкают, что для удовлетворения своих прихотей надо просто открыть пошире рот, но вот они взрослеют, рот открывается все шире и шире, а падает туда все меньше и меньше. Как же так? Я же такой хороший, я мужик, в конце концов, а на меня за это не проливается манна небесная, непонятно почему. Ну и система! Ну и строй на дворе!

Гарафеев вспомнил, как пару лет назад Соне заказали научно-популярную статью о том, что жизнь в капиталистическом обществе – это стресс. Жена согласилась, стресс так стресс, и написала бодренькое эссе, что неуверенность в завтрашнем дне и постоянная борьба за кусок хлеба изматывают человека и делают его больным. Гарафеев тогда пролистал литературу, которой пользовалась жена, и пришел немного к другому выводу. Если жизнь при капитализме – стресс, то жизнь при социализме – дистресс.

Стресс сам по себе не плох, вопрос весь в том, куда направить свою реакцию. Если на борьбу, то это хорошо, организм только крепнет в испытаниях, но когда ты сидишь, как куль, потому что борьба бессмысленна, то неотработанный адреналин действительно съедает тебя изнутри.

Вся советская система работает на том, что дергаться бесполезно. Работай не работай, а все равно получишь квартиру, как решит Мариванна из жилищной комиссии, и в отпуск поедешь туда, куда она даст тебе путевку. Иногда Гарафеев подозревал, что дефицит создан специально, чтобы полнее и надежнее формировать у граждан чувство безысходности. Хочешь одеваться красиво – а нельзя, надоело стирать руками – терпи, пока подойдет очередь на стиральную машину. Все так. До абсурда доходит. Когда-то давно они с Лизой купили набор «Юный гравер», и в радостном нетерпении раскрыли его, как только вернулись домой, так им хотелось овладеть новым навыком. В большой коробке из скучного серого картона болталось несколько резцов разного диаметра, Гарафеев сейчас уже не помнил, как они правильно назывались, пара плиток линолеума, несколько образцов картинок и инструкция, прочитав которую они с Лизой выяснили, что для работы еще требуется куча всякого всего, которого в магазине днем с огнем не найдешь. Все-таки Гарафеев попытался вырезать картинку на линолеумной плитке из набора, но даже его силы взрослого мужика едва хватало, чтобы процарапать хоть маленькую бороздку, что говорить о десятилетней девочке! Он сообразил, что для работы нужен был другой линолеум, более мягкий, более дорогой и в разы более дефицитный. Видимо, замысел создателей этой игрушки состоял в том, чтобы с младенчества приучить детей, что к достижению их цели всегда будет как минимум одно непреодолимое препятствие. Зато когда ему благодарный пациент подарил немецкий набор по конструированию, как Гарафеев сначала подумал, домика, и лишь много позже выяснил, что это был вокзал для знаменитой немецкой игрушечной железной дороги, которую он вживую никогда не видел, так вот, в этом наборе было заложено абсолютно все необходимое: и детали, и клей, и даже пакетик с зеленой крошкой, имитирующей газон. Только собирай и ни о чем не думай…

Тут он сообразил, что занимается тем же, чем все записные неудачники, – брюзжит и жалуется, но ведь всегда, при любых обстоятельствах есть зона твоей личной ответственности, в которой ты можешь что-то сделать.

Гарафеев вспомнил одного своего пациента, академика, который умирал, и знал, что умирает, и давление у него было уже по нулям, но он диктовал Гарафееву какие-то формулы, потому что эти последние минуты все-таки принадлежали ему, и он умел распорядиться ими так, как нужно. Гарафеев только надеялся, что тогда записал все правильно.