Герман Кох - Уважаемый господин М.

Он переставил с коленей на диван поднос с недоеденным рождественским ужином – кусок куриной грудки в соусе из грецких орехов и шоколада – и встал.

– Я еду в Париж, – говорил он, расхаживая по комнате. – У меня там друзья. Я останусь в Зеландии ненадолго, мне нужно дальше. Крюк был маленький, скажу я. Но потом я больше не буду к ней приставать. Это я тоже так скажу: не буду больше приставать. Тем самым я открыто признаю, что раньше действительно приставал к ней.

Крюк был вовсе не маленький, а большой, во всяком случае не такой маленький, чтобы в это можно было поверить, но он рассчитывал, что юноша и девушка семнадцати лет еще проглотят эту ложь. Он вспомнил себя в семнадцать лет, как они с другом отправились автостопом в Рим, не имея ни малейшего понятия, как и по какому маршруту это лучше сделать – через Австрию, Швейцарию или Францию, – но важно то, что дня через четыре они действительно оказались в Риме.

Иначе обстояло дело с друзьями в Париже. Это должно было быть правдоподобно, по крайней мере, это должно было звучать правдоподобно, поэтому он выбрал для них два французских имени: Жан-Поль и Брижит. Супруги. Бездетные супруги, решил он быстро: если придется запоминать еще больше имен, того и гляди проговоришься. А чтобы не забыть имена, он придумал мнемонический способ, по фамилиям: Жан-Поль Бельмондо и Брижит Бардо.

Может быть, ему никогда не придется называть эти имена, но раз уж он их знал, они стали настоящими.

– Когда был студентом, – отвечал он, слоняясь по комнате, на незаданный вопрос, – для дипломной работы о Наполеоне я в течение года выполнял кое-какие исследования в Сорбонне. Мы стояли в очереди в кино, Жан-Поль попросил у меня огоньку. После фильма – «Зази в метро» (или его тогда еще не сняли?) – мы с ним и Брижит пошли выпить пива в кафе на бульваре Сен-Мишель. Так мы подружились и все это время не теряли связи.

Ему хотелось закурить, сигареты помогали ясно мыслить, но его новое лицо, лицо того другого, каким он отныне был, бросило курить – абсолютно бросило. Между тем он добрался до кухни, где бумажной салфеткой смел остатки курятины в педальное ведро. Затем он открутил колпачок с бутылки виски и подержал ее над раковиной.

– Нет, – сказал он и закрутил колпачок обратно. – Я не алкоголик. А неалкоголику не нужно защищать себя от себя самого. Я владею собой. А на треть наполненная бутылка свидетельствует о большем самообладании, чем пустая.

Но как же быть с курением? Он посмотрел на часы, висевшие на стене над кухонной дверью. Четверть десятого. Ему нужно подумать – подумать о завтрашнем дне.

– В первый день Рождества, в полночь, я бросил курить, – сказал он и после короткой паузы добавил: – Совершенно.

Закурив, он продолжал слоняться по комнате. В его новом пристанище было не так много места: гостиная с диваном-кроватью и кухня с маленьким балкончиком. Двадцать квадратных метров, как сказал хозяин. Не считая балкона – восемнадцать.

– Но тут завтра же будет сотня студентов, готовых снять это за такие деньги, – сказал он, с нахальным сарказмом смерив Ландзаата с головы до пят, как будто уже давно знал, что за птица к нему залетела в облике этого небритого взрослого мужчины, – так что советую вам решить сегодня.

Своим детям он эти двадцать (восемнадцать!) квадратных метров еще не показывал. Он забирал их из дому, или жена привозила их на машине в заранее условленное по телефону место, как в этот день – ко входу в зоопарк «Артис», а потом он отвозил их обратно. В этот день она не вышла, осталась сидеть за рулем, не заглушив двигателя, она даже не опустила стекло окошка, когда он обходил машину, чтобы договориться, в котором часу их вернуть. Она только подержала перед стеклом ладонь с растопыренными пальцами. «В пять часов», – прочитал он по ее губам; дочкам она еще помахала рукой, а на него больше не смотрела.

Вот что я сделаю . Послонявшись, он остановился в кухне перед застекленной дверью, ведущей на балкон. Он увидел свое отражение в стекле, не слишком четкое – то, что надо. Взрослый мужчина в свитере и джинсах. Небритый – но это только сейчас, завтра будет иначе.

Когда-то он так и сделал. В студенчестве он почти два года встречался с девушкой, которая, как и он, посещала лекции по раннему Средневековью. Симпатичная девушка, милая девушка, не фотомодель, но привлекательная: полудлинные темно-каштановые волосы, которые он любил пропускать между пальцами, невероятно мягкая кожа, темно-карие глаза, всегда смотревшие на него взглядом, который можно было истолковать лишь одним образом. Он ненавидел слово «ненасытная», услышанное однажды от однокурсника – о ней, но однокурсник не преувеличивал. Она хотела всегда и везде, так часто, как только можно, двадцать четыре часа в сутки. Место и время большого значения не имели. Порой он и сам не знал, который час, когда она прижималась к нему сзади, а кончики ее пальцев уже что-то теребили возле его пупка; иногда он видел, как сквозь занавески проникает первый дневной свет, но чаще была полная темнота и мертвая тишина.