Кир Булычев - Петух кричит с опозданием

— Дети мои, — сказала Зоя Платоновна. — Не хотите ли вы меня убедить, что именно в таком виде ухаживают за животными?

— Когда как, — сказал осторожно Боренька.

— А что, некрасивое платье? — спросила испуганно Серафима. — Уже не модное?

— Слишком модное, — сказала Зоя Платоновна. — Твоя свиноматка просто обалдела.

— Кто? — Серафима поглядела на свинью. Поросята суетились вокруг на неокрепших ножках и жалко попискивали.

Ничего не оставалось, как смириться с необходимостью сделать несколько кадров, на которых Серафима элегантно тянула наманикюренные лапки к свинье, а рядом стоял не менее элегантный Боренька и краснел, потому что заслуженно чувствовал себя дураком. Попробуй показать эти кадры в солидном журнале. На тебя посмотрят сочувственно и спросят: «Сами им бальные одеяния привезли или напрокат в области брали?» И будут правы.

Работая, Зоя Платоновна думала, конечно, о случае с петухом.

Когда съемка завершилась, Боренька мгновенно убежал куда-то, наверное, не хотел, чтобы его кто-нибудь еще застиг в таком виде, а Серафима, с облегчением сняв туфли, пошла проводить Зою Платоновну до дороги, поддерживая подол платья, чтобы не замарать травой.

Зоя спросила ее:

— Вот ты, Сима, всю жизнь здесь живешь. Как ты думаешь, кто мог бабу Ксеню обидеть?

— Как обидеть?

— Петуха подменить. Не слыхала?

— Ничего не слыхала, — сказала Серафима. — Я здесь с утра.

— Громобой пропал. А вместо него другого петуха принесли.

— Кто?

— Это я тебя спрашиваю — кто?

— Никто не мог, — сказала Серафима. — Никто из наших не мог. Что же, дурачье, что ли?

— И мальчишки не могли?

— Зачем?

— Вот этот вопрос меня и мучает — зачем?

Они остановились у дороги. Солнце поднялось уже совсем высоко, стало жарко. Зоя Платоновна подумала, что чудесно бы сейчас искупаться, она неплохо плавала, но здесь, на людях стеснялась — здесь старухи не плавают. Поэтому, когда хотела купаться, уходила далеко, за березовую рощу.

— Надо что сделать, — сказала Серафима, — надо узнать, чей это петух. Которого подложили.

— Правильно, — сказала Зоя Платоновна. — Как же я не догадалась.

— А вы, наверно, думаете, что петухов здесь тысяча. А их всего штук пять на деревню. Рыжий, говорите?

— Рыжий.

— Рыжий у Боренькиной мамаши есть. Но, сами понимаете…

— Боренька у нас выше подозрений.

— А мамаша с радикулитом.

— Я не подозреваю их ни в чем.

— И правильно, — сказала Серафима, она сама уже была не рада, что подсказала путь следствию. — Нет у нас таких петухов. Мне на работу пора.

И ушла, почти сердитая на Зою Платоновну.

Детективам не приходится рассчитывать на любовь всего человечества, подумала Зоя Платоновна и побрела домой — жарко было, лень спешить….

Любопытно, как порой передаются мысли. Когда Зоя Платоновна вернулась в деревню, то у дома бабы Ксени было оживленно. Все бабки с деревни собрались там, кто уселся на завалинку, кто стоял. В этом круге смущенно топтался подставной петух. Бабки рассуждали: чей он может быть?

Зоиного появления они даже не заметили. Решению их мешало то, что петух был крашеный, а как отмыть его, и отмывать ли вообще, было непонятно. Подозрения неизбежно сходились к Боренькиной матери. Ее самой на этом конклаве не было, она, как известно, болела радикулитом.

— Пошли к ней, — сказала наконец тетя Шура, женщина решительная, которая раньше гоняла своего мужика палкой на работу. Пять лет гоняла, потом мужик сбежал.

— Пошли, — сказали бабки, но никуда не двинулись, потому что явиться к Боренькиной мамаше значило оскорбить соседку подозрением. И неизвестно, как бы они вышли из этого морального тупика, если бы на улице не показалась, скособочившись, зареванная и злая Боренькина мамаша — как-то услышала или узнала о бабьих пересудах и вот ковыляла к обвинителям, подгоняя перед собой хворостиной ярко-рыжего петуха, вещественное доказательство своей невиновности. При виде этой драматической сцены бабки начали спешно расходиться, а когда Боренькина мамаша дошла до завалинки, там оставались только тетя Шура, которая ничего не боялась, да сама баба Ксеня, которая при виде соседки в гаком состоянии расплакались снова. И может, это к лучшему — Боренькина мамаша все поняла, обняла Ксеню, они сели рядом на завалинку и вместе поплакали. А тетя Шура достала папиросу, закурила и сказала:

— Так у вас, бабы, дело не пойдет.

И ушла. А два петуха стали ходить кругами, красоваться друг перед другом.