Лорен Оливер - Сломанные вещи

– Спасибо, – говорю я.

– Но главное не это, а то, как ты себя чувствуешь . – Когда она откидывается на спинку стула, ее блузка вокруг пуговиц натягивается до предела. Бедная Поли. Она директор-резидент «Перекрестка» и всегда имеет растерянный и ошалелый вид человека, который только что попал в небольшое ДТП. И одевается как чучело. Впечатление создается такое, будто она все время покупает одежду для другой женщины – слишком обтягивающие блузки с лайкрой, слишком просторные юбки, мужская обувь. Может быть, она добывает свой гардероб, роясь в мусорных баках?

Саммер поступала примерно так же: она забирала одежду у Армии спасения или просто крала ее. Но она всему умела придать классный вид. Например, могла взять очень старую, чересчур большую футболку с постером рок-группы и превратить ее в платье, подпоясав велосипедной цепью и добавив к этому ансамблю старые кеды. Она называла это мусорной модой.

Она собиралась уехать в Нью-Йорк и стать моделью, когда ей исполнится шестнадцать, а затем создать линию модной одежды. Она мечтала стать знаменитой актрисой и написать мемуары.

Она собиралась столько всего сделать.

– Я чувствую себя хорошо, – притворяюсь я. – Чувствую себя сильной.

Поли поправляет очки – привычка, выдающая нервозность.

– После восьмого класса ты побывала уже в восьми реабилитационных центрах. Мне хочется верить, что ты готова изменить свое поведение.

– «Перекресток» не похож на другие такие центры, – говорю я, уходя от вопроса, который, как мне известно, она хочет задать. Из всех реабилитационных учреждений, в которых я побывала, а также из всех отделений детоксикации в больницах, домов трезвости и транзитных центров «Перекресток» самый приятный. У меня здесь есть собственная комната, которая просторнее моей комнаты дома. Тут есть бассейн и сауна. Есть даже волейбольная площадка на небольшой неухоженной лужайке, а в комнате для отдыха – телевизор с плоским экраном. Кормят тут хорошо – в твоем распоряжении салатный бар, различные смузи и машина, делающая капучино (но только без кофеина, поскольку в «Четырех углах» кофеин находится под запретом). Если бы не все эти сеансы психотерапии, это было бы похоже на проживание в хорошем отеле.

Во всяком случае, мне так кажется. Сама я никогда не останавливалась в отеле.

– Рада это слышать, – признается Поли. Глаза у нее за стеклами очков большие и выпученные, как у рыбы, взгляд искренний. – Я не хочу видеть, как через полгода ты попадешь сюда опять.

– И не увидишь, – заявляю я, и в каком-то смысле это правда. Я не собираюсь возвращаться в «Перекресток». Я вообще не собираюсь отсюда уходить.

Мне нравятся реабилитационные центры. Мне нравятся и чистые комнаты, и персонал, одетый в одинаковые тенниски, с одинаковым желанием помочь, написанным на их лицах, как у хорошо выдрессированных собак. Нравятся мне и развешанные везде слоганы, выведенные на цветном картоне: Иди сам или тебя потащат насильно; живи и давай жить другим; помни, что надо быть благодарным. Жизнь в виде крохотных порций на один зуб. Миниатюрные «сникерсы» житейской мудрости.

Я давно поняла, что после того, как ты попадаешь в реабилитационный центр в первый раз, продлить твое пребывание в нем проще простого. Достаточно всего-навсего сделать так, чтобы в анализе мочи перед выпиской оказались наркотики или алкоголь. Тогда вызывают их всех: психотерапевтов, сотрудников страховых компаний, социальных работников, связываются с твоими родственниками, и очень скоро тебя оставляют в этом реабилитационном центре еще на какое-то время. Даже теперь, когда мне уже исполнилось восемнадцать и с юридической точки зрения я могу покинуть центр под мое собственное поручительство, обеспечить себе дальнейшее пребывание здесь будет нетрудно: вы удивитесь, узнав, как быстро эти люди объединяют усилия, когда появляется подозрение, что их пациентка, возможно, совершила убийство еще до того, как у нее начался менструальный цикл.

Мне совсем не нравится лгать, особенно таким людям, как Поли. Но я продолжаю держаться простой и довольно примитивной версии – колеса и алкоголь. Что до колес – таблеток, то их я крала у мамы, и если не считать повторения самого утверждения «Я наркоманка», – мне не приходится тратить слишком уж много усилий, чтобы продолжать притворяться, что я страдаю от патологической зависимости.

Моей маме приходилось принимать обезболивающее, когда я приезжала домой в последний раз, поскольку какой-то идиот на внедорожнике врезался в ее машину сзади, когда она возвращалась с ночной смены в больнице, и сломал ей позвоночник в двух местах.