Анатолий Горбов - Плохие привычки

Через часик Кешка и Мишка уже по разу станцевали с соседками, но к той, которая научила меня курить сигареты обратной стороной, никто не подходил. И я не решился. К чему это гусарство? У меня есть любимая женщина, мне вполне достаточно ее внимания. А главное, эта любимая женщина любит меня. Ни за какие коврижки я бы не хотел доставлять ей негативные эмоции. Ведь в нашем мире любая тайная вещь когда-нибудь становится явной…

Народ усиленно наливался спиртным, я скромничал, пил по полрюмки. Завтра нужно будет вести машину, поэтому сегодня набираться не стоило. А я уже был хорош. Не желая усугублять завтрашнее вождение автомобиля дорогостоящим перегаром, я собрался. Оставил свою долю денег и распрощался с дружной кампанией. Уходя, чуть не упал у столика девушек, споткнувшись. Выронил из кармана злополучные сигареты и зажигалку. Девушки прыснули, а я, приняв уже привычный сегодня нежно-розовый окрас (боже, какое счастье, что освещение в тон, никто не заметил), поднял выпавшее, вымученно улыбнулся и еще раз махнул товарищам рукой. Было десять часов вечера.

Выйдя на улицу, я почувствовал себя свободным человеком. Моя душа парила над этими прекрасными серыми улицами, пыльными домами и деревьями. Над головами спешащих прохожих и раскачивающимися кронами деревьев. Душа пела и выплясывала на сверкающих от блеска фонарей крышах автомобилей, убегала вперед и заглядывала в лица прохожих, кружась вместе с жухлой листвой на тротуаре. Звучала в ушах щемящей осенней лирикой.

Все складывалось как нельзя лучше. Я был счастлив и понял, что очень соскучился по этому чувству. До сего момента все время куда-то надо было бежать, что-то форсированно доделывать. Постоянно приходилось перекраивать планы, потому что каждый новый день вносил свежие и незапланированные коррективы. Ничего в результате не выполнялось в срок, делалось буквально в последнюю минуту. Вся эта сумасшедшая спешка сильно утомляла и не давала времени насладиться работой и жизнью — расслабиться и почувствовать вкус.

Дома тоже не все было гладко — время от времени Ира начинала намекать на то, что меня не ценят на работе так, как должны бы были. Что я очень много работаю, но заработанные мною деньги делятся на всех. А лавры вообще обходят стороной. Что я рохля и не могу постоять за себя, потребовать свое, кровное.

Я кривился, но даже не начинал оправдываться — был абсолютно уверен в том, что деньги за работу получаю адекватные. Общение с некоторыми своими одногруппниками показало, что у них было заметно худшее финансовое положение, и их работа — утомительная и абсолютно не творческая — отнимала гораздо больше времени и хуже оплачивалась. Хотя, возможно, они просто прибеднялись, не желая быть со мною честными до конца. Но все равно я был доволен. И работой, и теми деньгами, что мне за нее платили.

А Ира, если честно, со своим максималистским подходом к жизни всегда о чем-то ворчала, если это касалось только меня. Если это касалось каких-нибудь совершенно скромных успехов нашей совместной деятельности — недавнего ремонта в спальне, например — все ее радовало и было достойно гордости. Хотя уже через месяц наклеенные нами обои кое-где на швах отстали, а местами вздулись небольшими пузырями. Обращать внимание на эти пузыри, по негласному закону, запрещалось.

Если же приходилось говорить о личных достижениях Ирины — тут всегда нужно было начинать с искренних дифирамбов. Не меньше. Иначе все могло закончиться некрасивой истерикой и парочкой ночей без секса. Но она — женщина, ей невозможно жить без комплиментов. Помнится, мне пришлось нахваливать приготовленную ею говядину с инжиром, после которой дня три ныл желудок, а весь вечер во рту оставался довольно странный привкус — следствие обугливания инжира посредством духовой плиты.

Теперь все эти мелочи пропали из зоны видимости. Вокруг были Здесь и Сейчас, и эти Здесь и Сейчас мне очень нравились. Я готов был расцеловать их и потискать за мягкие места — при условии принадлежности их к противоположному полу. И по-дружески обнять, если это были мужские субстанции. О чем-то среднем я старался не думать. Непонятных существ а-ля унисекс достаточно и в обычной жизни, а сегодняшний вечер обычным не был.

Неумение выражать собственные чувства абстрактным категориям требовало выхода. Я был готов распространить поистине вселенскую приязнь, овладевшую моим существом, на всех окружающих. За малым не обнял постового гаишника на углу Большой Садовой и не похлопал его по плечу, растягивая собственную улыбку от уха до уха. Мое внимание своевременно привлекла какая-то дворняга, иначе полицейский пережил бы сильнейшее впечатление за эту смену — ибо я, обнимая его, собирался философски качать головой и ни-че-го не говорить. Чтобы не мешать проникновению Вселенской Любви через мою, вне всякого сомнения, озаренную сущность в сущность блюстителя порядка.