Мария Воронова - Сама виновата [litres]

Он даже не кричал.

Потом он утешал ее, жалел, опекал с нежностью родной матери, а Ольга снова ничего не чувствовала, кроме тошноты от кислого запаха страха, исходившего от него.

Все оставшиеся до отъезда дни она пластом пролежала в номере, потому что хулиганы помяли ее довольно сильно. На теле живого места не осталось от синяков, и голова тоже была какая-то чугунная, не своя.

Муж носил ей чаек, мазал мазью «Арника» и ворковал, что иначе, чем он, поступить было никак нельзя. Куда бы он попер один против троих? Его бы сразу убили, прежде чем он бы что-то успел, а потом и с ней бы не стали церемониться. Пролитая кровь развязала бы негодяям руки, и ее они тоже не оставили бы в живых. Он очень хотел уберечь ее и обязательно бы вступился, если бы напали не трое, а хотя бы двое.

Ольга слушала и думала, что он, пожалуй, прав. Одиночка против стаи не имеет шансов. Потом, бандиты – примитивные существа, не способны думать дальше своих инстинктов. В тот момент их обуял половой инстинкт, они хотели бабу, а муж был всего лишь досадным препятствием. Пока тихо стоит, не мешает, пусть живет. Сразу трое все равно на бабу не залезут, один может и покараулить. А вот муж сопротивляющийся не дает никому приступить к делу, надо его угомонить. Ну а уж раз мужика пришлось кончить, то и бабу порешим.

К отъезду она уговорила себя, что муж действительно не мог поступить иначе. Да, она билась и боролась, но ей не приставляли ножа к горлу.

И вовсе он не оцепенел от страха, а проявил разумную выдержку и поступил абсолютно правильно, иначе они оба были бы уже мертвы.

А потом был так ласков, так предупредителен и нежен с нею, как не может плохой человек. Он мог бы чувствовать к ней отвращение, как к сломленной, оскверненной женщине, но он ни на секунду не показал, что стал относиться к ней как-то иначе, чем раньше.

Через ее руки прошло столько уголовных дел, когда человека убивали за то, что он защищался, что она просто не имеет права осуждать собственного мужа. Герои-победители бывают только в книгах и фильмах, а в жизни они гибнут до того, как совершают подвиг.

Ее муж – обычный человек, со своими достоинствами и недостатками, просто из-за пережитого потрясения она видит в нем только плохое, но скоро это пройдет.

Полина не любила Дом писателей. Ей казалось, что в этом светлом здании, снаружи и внутри похожем на торт, нельзя создавать настоящие произведения, все должно выходить веселенькое, кудрявенькое и в розочку. Наверное, когда тут ходили пропахшие порохом революционные матросы, царапая мрамор штыками своих винтовок, то зефирные интерьеры только подчеркивали величие перемен, а теперь бродят скучные, унылые люди, вслух восхваляющие советскую власть, а украдкой лелеющие в себе жиденькие дворянские корни, и красота оборачивается невыносимой пошлостью.

По этой же причине Полине не нравилось бывать и в Эрмитаже, и в Кировском театре: будто проваливаешься в небытие, в эпоху, которая прошла и больше не существует.

Исключением был Дворец пионеров: там почему-то не чувствовалось, что это бывший императорский дворец. Полина несколько раз приходила туда выступать в литературном клубе «Отвага» перед юными дарованиями. Приятно было видеть, с какой глупой серьезностью они слушают, с какой нелепой восторженностью рассуждают, и понимать, что сама она никогда такой дурочкой не была, в двенадцать лет уже видела жизнь как она есть.

Надо будет после каникул туда наведаться…

Отдав шубку гардеробщику, Полина направилась в конференц-зал. Сегодня праздничный вечер по случаю наступающего Нового года, и на торжественную часть не прийти нельзя, а на банкет Полина никогда не оставалась. Надо хранить свой образ воздушной девушки не от мира сего, а не хлестать водку вместе со всякими колхозниками от литературы.

Она зашла в туалет. Перед широким зеркалом поправляли макияж две тумбообразные тетки, затянутые в бархат. На Полину они даже не взглянули – серьезные жены серьезных мужей. Чего стоит какая-то там поэтесса по сравнению с их номенклатурными возможностями.

Полина подошла и встала между ними. Получился неплохой триптих – две размалеванные пестрые кучи и посередине она – тонкая, как веточка. Талию можно двумя пальцами обхватить.

Даже ради праздника она не изменила черному цвету. Любимый бадлон, только сегодня вместо черных джинсов – прямая черная юбка, неохотная уступка общественному мнению. Ну да ладно, пусть посмотрят в кои-то веки на ее изящные лодыжки.