Мария Воронова - Сама виновата [litres]

– Кофе необычайно вкусный, Полина Александровна. Действительно, я бы себе потом не простил, если бы отказался.

– Сахару?

Он покачал головой.

– Так, Полина Александровна, чему, как говорится, обязан?

Она, смеясь в нужных местах, рассказала, что была в редакции и там случайно сунула нос в невостребованные рукописи и выудила стихи Кирилла Мостового. Они сразу привлекли ее внимание, а когда она увидела фамилию автора и вспомнила, как глупенькой несмышленой девчонкой фанатела от группы «Мутабор», то сразу заинтересовалась. Она и подумать не могла, что рокер пишет такие глубокие лирические стихотворения…

– Я у вас была на нескольких квартирниках и на даче… Но вы меня, конечно, не помните…

– Простите, Полина Александровна, – покачал головой Кирилл, – но нет.

Улыбнувшись, Полина развела руками:

– Тем не менее в память о бесшабашной юности мне хотелось бы вам помочь, Кирилл. Вероятно, я могла бы положить ваши стихи на стол главному редактору.

– Спасибо.

– Не хочу хвастаться, но мое мнение имеет определенный вес в этих кругах. Надеюсь, у меня получится уговорить Григория Андреевича включить ваши стихи в альманах «Невские этюды»…

– Я был бы вам очень благодарен, но мне, право, неловко, что вы тратите на меня свое время.

– Талантливые люди должны поддерживать друг друга, но это еще не все, Кирилл. Кроме публикации в альманахе, которая может пройти незамеченной нашими любимыми народными массами, я надеюсь составить вам протекцию в журнале, где публикуюсь сама.

Кирилл снова поблагодарил и осторожно поставил пустую чашку на столик.

– Может быть, по бокалу вина за грядущие успехи?

– Простите, думаю, что это лишнее.

Полина засмеялась, с удовольствием наблюдая, как Мостовой становится неловким и скованным. А глазки-то разгорелись, уже небось предвкушает славу и успех. Сейчас главное – не показать своего интереса. Наживку он заглотил, теперь никуда не денется.

Она запрокинула голову, давая ему возможность оценить свою тонкую длинную шею без единой морщинки.

– Ну, раз выпить не хотите, придется нам с вами как следует поработать.

На это Кирилл охотно кивнул.

Полина выпрямилась и нахмурилась, как строгая деловая женщина:

– В первую очередь нужно выбрать четыре лучших стихотворения, два я положу на стол редактору и два передам в журнал. Потом надо довести их до совершенства, чтобы у редакторов руки затряслись от вожделения. Ну и наконец вы напишете краткую автобиографию, а я – небольшой вам панегирик. Согласны вы с таким планом?

Кирилл все так же деловито кивнул.

Полина встала:

– Недели вам будет достаточно?

– Вполне.

Кирилл поднялся, рассыпаясь в благодарностях. Полина протянула ему руку ладонью вниз, надеялась, что поцелует, но он ограничился быстрым рукопожатием.

На пороге Полина не удержалась, быстрым, почти неуловимым жестом смахнула несуществующую пылинку с его шарфа. Кирилл в сотый раз сказал: «Спасибо, Полина Александровна», – и ушел.

«Обещал позвонить, как будет готово, – пробормотала Полина, упав навзничь на мамину кровать, – и что-то мне подсказывает, что ты несильно станешь с этим тянуть. Главное ты понял, Кирюшенька, что я – твой пропуск в мир славы и народного признания. Не угодишь мне, так и останешься чернорабочим на заводе, или где ты там пашешь. Спасибо, спасибо… Знаешь, свои спасибо куда засунь? Взрослый вроде бы человек, должен понимать, что за любовника женщина будет впрягаться, а за чужого мужика – ни при каких обстоятельствах. Даже за тысячу спасибо! Даже за миллион! Ладно, будем считать, что ты первый и последний раз тут дурака из себя строил».

Интересно, о чем он вообще думал? На… сколько там ему? На тридцатом году жизни еще верит, что когда девушка приглашает молодого человека пить чай, то на самом деле хочет чаю? Неужели бедняга Кирилл настолько наивен, что верит, будто кто-то реально станет суетиться исключительно ради умножения славы великой русской поэзии?

А если она ему не нравится? Полина засмеялась. Ничего, главное – лечь с ним в постель, а там уж она подарит ему такое наслаждение, от которого он никогда в жизни не сможет отказаться.

Старый хирург из ЦРБ, вызванный замещать Семена, пока он ездил на похороны матери, не спешил уезжать. Молча сидел в ординаторской в накинутом на манер бурки тулупе и курил, стряхивая пепел в старую чашку Петри. Отчитываться ему было не в чем, за три дня, которые Семен провел в Ленинграде, никто не заболел и не поправился.