Виктор Кустов - По метеоусловиям Таймыра [сборник litres]

– Я и не знал, что ты ещё и знахарством занимаешься. – Солонецкий хотел сказать это повеселее, но получилось жалобно. Поспешно добавил: – Дело стоящее…

– Жизнь заставила. Всё время один, и болеть тоже приходится.

– Я думал, ты железный…

Аввакум не ответил, приоткрыл дверцу. Оттуда вырвался жар, заметался всполохами по стенам.

– Полегчало?

– Ничего, пронесёт. Я сам себе нагадал, когда срок выйдет, а сегодня время ещё не пришло.

– Ты ещё молодой, – сказал Аввакум. – Лет двадцать Бог тебе ещё отпустит.

– Бог не знаю как, а я лично думаю дотянуть.

– Ну вот, – Аввакум погладил бороду. – Значит, посветлеет, пойдём на охоту. Добудем пару куропаток для хорошего супа.

– Метёт…

– Теперь можно, стихает. Ещё пару дней – и дома будешь.

Солонецкий помолчал.

– Я тебе рацию пришлю, – после паузы сказал он. – Рацию и котёл. Мало ли, все мы не вечны, случится что, дашь SOS… Как это, по твоей теории? Человек должен добро делать и не ставить себе это в заслугу.

На печке забулькал котелок. Аввакум бросил в него чая, трав, разлил по кружкам.

Пили молча.

Солонецкий – сидя на полатях. Аввакум – пристроившись на чурбачке у его ног.

Пили, шумно отхлебывая и думая друг о друге.

Былой злости на Аввакума у Солонецкого уже не осталось. И их спор, и идейные разногласия, казались ему сейчас глупыми и мелкими по сравнению вот с этим молчаливым чаепитием.

После чая Аввакум стал собирать рюкзак, проверил ружья.

Неторопливо, всё ещё прислушиваясь к сердцу, Солонецкий начал надевать штаны, унты, шубу. Наконец вышел из зимовья.

Ветер действительно утих, поубавил злость.

Аввакум стал на лыжи.

Осторожничая, но уже чувствуя, как вместе с холодным воздухом возвращается сила и уверенность, надел лыжи Солонецкий.

– Не заблудимся? – спросил зачем-то он.

– А мы недалеко. У них тут рядом хоронка. Только гляди внимательнее.

Аввакум заскользил вниз по склону к кустарнику на дне распадка. Солонецкий пошёл следом, не глядя по сторонам, ему казалось, что не ради куропаток вытащил его Аввакум, никаких куропаток они, конечно, не увидят, те сидят себе под снегом, ожидая, когда кончится пурга.

Но Аввакум вдруг остановился, вскинул ружьё, выстрелил.

Солонецкий увидел, как над кустарником поднялись белые птицы. Он обошёл Аввакума, мельком заметил подстреленную куропатку, побежал к месту, где исчезла стая. Последние шаги сделал осторожно, вглядываясь в сугробы, наконец разглядел комочек с чёрными бусинками глаз, рядом второй и не дыша поймал на мушку один, нажал на курок, дёрнув стволом в сторону второго комочка, снова нажал. Быстро заскользил вперёд и, подбежав, обрадовался: обе куропатки остались лежать на снегу.

– Ловко, – похвалил подошедший Аввакум.

– Повезло…

– Ещё пройдём?

Солонецкий кивнул, приторачивая тёплые тушки к поясу.

Спустились ещё ниже, перешли речушку, промороженную до дна и заметённую снегом так, что нельзя было даже догадаться, где проходит русло, облазили противоположный склон, но больше удачи не было. Солонецкий остыл, растерял охотничий азарт, почувствовал усталость. Ему хотелось скорее вернуться в зимовье, выпить горячего чаю, поговорить о том, что его сейчас беспокоило.

Ему хотелось на стройку.

– Я думаю, на обед хватит, – крикнул он, останавливаясь.

Аввакум молча повернул к зимовью.

– Как ты моего главного инженера находишь? – спросил Солонецкий, когда тот поравнялся.

– Я его не знаю.

– Любопытный мужик, – не столько для Аввакума, сколько для себя произнёс Солонецкий. – Есть в нём стержень, а я люблю людей со стержнем… Я тебе так скажу, если без меня справится, подам в отставку.

– Не отпустят, – обронил на ходу Аввакум.

– Отпустят. Незаменимых людей, увы, нет. Ну, конечно, для порядка поговорят, поубеждают, на это у меня масса аргументов: и сердчишко не того, и пора на материк дочку воспитывать… – Солонецкий помолчал. – Одним словом, спросят, кого, мол, предлагаешь на своё место, и пойдут навстречу. Дадут где-нибудь управленьице, построю домик, огород заведу, буду овощи-фрукты выращивать… Не веришь? Напрасно. Я это искренне. Так до пенсии и дотяну.

– Мечтаешь… Для тебя жизнь – это стройка, и ты это знаешь.

Солонецкий подумал: наверное, он прав, уехать можно, но куда и зачем?.. Всё уже, одежка примерена. Одна, менять поздно, видно, в ней до конца, сколь суждено.

– Жаль, что тебе Кузьмин не нравится.

Солонецкий замолчал и молчал до самой избушки. Глядя на мерно покачивающуюся спину впереди себя, думал о том, что не время ему было уезжать со стройки. Поддавшись настроению, он сморозил глупость. Именно сейчас, когда вставал вопрос о консервации строительства, его отъезд походил на бегство. Он признался себе: ведь и эта мысль, что всё само собой перемелется в его отсутствие, тоже была, когда он решил спрятаться здесь, среди отрогов Путоран.