Дверь отворилась, и в проеме показался Бокальчук. Оглядевшись, посторонился и впустил Саечкина, облаченного в мирской наряд.
Птицын грязно выругался, обернулся к Самчукову и, выдвинув челюсть, прорычал:
– Кто сюда звал святошу?! Сейчас же отпусти меня! Слышишь, ты?!!
Злобный рык совместился со взором ненависти, образуя симбиоз потусторонней вражьей силы. Будто бы из глубин запредельного мира выплеснулась тягучая зловонная масса и растеклась по комнате.
Бокал присвистнул и проворчал:
– Хороша встреча старинных друзей. Мы тоже рады тебя видеть, – изменился в лице и угрожающе двинулся на задержанного. – Клюв закрой, пернатый! Враз обломаю!
К счастью я успел встать между ними. Вадим гневно зыркнул из-за моего плеча, отошел к лаве и уселся рядом с Профом. Саечкин умостился напротив Птицына и тихо молвил:
– Не могу сказать, что рад встрече. Тем не менее здравствуй, Андрей.
– Наше вам с кисточкой, тятенька! Век бы тебя не видать!
– Только один вопрос. Что если бы Слон согласился взять деньги?
– Получил бы сполна все, чего хотел. Штейн давеча согласился и не прогадал. Гриб тоже не остался в накладе.
– Что ты несешь?! – рявкнул Бокальчук. – Прям осчастливили Федьку! Чего ж он в клочья разорвался от привалившего фарта?!
– Это вы виноваты! Не дали человеку пожить! – он указал заскорузлым перстом на Батона – Поп все замутил! Лезет куда не попадя со своими молитвами!
– Такова миссия, – спокойно заметил Сан Саныч, глядя Птицыну в глаза.
Казалось, два противоположных мира изучают друг друга. Темный дожидается удобного момента для нападения, а светлый ‒ готов его принять, если потребуется отразить и заточить агрессора в логове.
– Хорош пялиться! – сдался Птица, отведя глаза. – Совесть мою тебе не пробудить. Нету ее!
– Знаю. Твое нутро бесчеловечно.
– Ишь ты, узрел! Ну и ладушки! Все одно будет, как книжка пишет – и мы последнего попа его же собственной кишкой удавим!
– Надо же?! Пушкина цитируешь. Неужто у вас библиотека имеется?
– Пошли, покажу! Только дай согласие.
– Сам туда иди, Андрей Владимирович.
– Андрюха давно там, – механическим голосом отозвался бывший парторг. – Базар окончен, господа. Устал я…
Зажмурившись и опустив голову на грудь, он порывисто вздохнул, поскрипел зубами и утихнул. Полуминутная тишина показалась многочасовым вакуумом.
– Ушел, – голос Саечкина прозвучал, словно выстрел. – Глот отозван, а Птицын скончался.
– Ты пошутил? – настороженно прошептал Проф.
– Не до шуток. Подобное случается, тезка. Сердце остановилось.
– Может, реанимацию?
– Скорую вызывай. Сам знаешь, нужно, чтобы доктор засвидетельствовал смерть, – Батон поднялся и зашагал к выходу. – Слон, Бокал – за мной! Нечего в ментовке отсвечивать.
– Я с тобой в монастырь поеду, – засобирался Вадим.
– Меня не забудьте, – подался я следом.
– Отставить! – Сан Саныч задержался возле распахнутой двери. – Я в обитель к Доходу, а вы оба отправляйтесь в людное место. Туда, где шумно и весело. Можно в цирк.
Глава двенадцатая
ГАВАНЬ
Перенасыщенный событиями день клонился к вечеру. Изматывающая жара потихоньку отступала, благодаря легкому сквознячку с набережной.
На пару с Вадимом мы брели вниз по Дерибасовской, хоронясь в тени старинных домов. Перед тем, как внять наставлению Батона и двинуть в увеселительное заведение, обоим захотелось пройтись по знакомым местам. Очевидно из-за того, что в противовес уличной толчее – внутри ощущалась муторность и опустошенность.
Позади, сохраняя дистанцию, плелись угрюмые бодигарды. Конкретный Борила и разбитной Лютик после нагоняя от шефа имели пришибленный вид. Преследуя «хаммер», братки нарвались на гаишников, и вместо того, чтобы откупиться по быстрячку – ударились в полемику, едва не лишившись транспортного средства. В итоге обошлось, но рандеву с Птицыным мне пришлось начинать без прикрытия.
Оглянувшись, ободряюще подмигнул Борису Николаевичу и глянул искоса на Бокальчука. Депутат ступал размеренно, временами вздыхал, уставившись под ноги. Напоминал человека, внезапно потерявшего память, который безусловно о том не догадывается и силится собраться с мыслями.
Миновали Ришельевскую, обозревши отреставрированный фасад оперного театра, и спустились на Пушкинскую к музею флота. Сплетенные кроны вековых платанов превратили старинную улицу в лесистый тоннель, наполненный прохладой, нагнетаемой с Приморского бульвара.
Читать дальше