Фрауке Шойнеманн - Сыщик на арене

– Это Чарли, – прошептал мне Флойд. – Он славный малый, ужасно добрый и всегда нас смешит.

Ага, подумал я, так значит, в цирке не все так жестокосердны, как синьор Балотелли. Очень хорошо, иначе моя вера в человечество всерьез бы пошатнулась. Пока я нежился, наслаждаясь неожиданными ласками, мимо нас на манеж выбегал артист за артистом. Время от времени Балотелли что-то глухо бубнил, объявляя в промежутках очередной номер.

Внезапно раздалась барабанная дробь, а затем грянул туш. Чарли легонько подтолкнул меня и отдернул занавес. Мои товарищи устремились на арену. А? Что? Ах ты святой кошачий лоток, неужели уже пришла наша очередь?!

Я испуганно бросился вслед за остальными и тут же зажмурился, ослепленный яркими прожекторами. На помощь, я ничего не вижу! На репетиции не было столько света.

– Налево, Уинстон, налево! – прошипела мне собака по имени Пат.

Проковыляв налево, я весьма неуклюже запрыгнул на бортик манежа, и весь съежился, чтобы как можно меньше обращать на себя внимание. Пока остальные исполняли свои номера, я осторожно огляделся вокруг. Ах ты божечки, цирковой шатер был набит битком – ни одного свободного места! Мое маленькое кошачье сердечко сильно заколотилось от волнения. По мне, так зрителей тут было чересчур много! И из-за всех этих людей я ужасно разнервничался.

Я уже начал было обдумывать, как бы улизнуть и отвертеться от участия в номере, как вдруг на меня упал луч прожектора, снова послышалась барабанная дробь, а прямо к моему носу спустилась корзинка. Слишком поздно!

Я запрыгнул в корзинку, постаравшись проделать это как можно элегантнее, и почувствовал на себе взгляд сотен пар глаз. Они прямо-таки впивались в меня, жгли и испепеляли – казалось, моя шерсть вот-вот задымится. Сердце теперь билось неимоверно быстро, и от этого мне стало еще страшнее.

– Спокойствие, просто сохраняй спокойствие, – услышал я мяуканье Бартоломео, который уже успел занять свою позицию под куполом цирка.

– Сердце! – просипел я. – У меня что-то с сердцем!

– С твоим сердцем все в порядке, – прошептал Бартоломео. – У тебя просто сценическая лихорадка. Это совершенно нормально.

Что-что у меня? Сценическая лихорадка? О какой сцене он говорит? Наверное, имеется в виду арена? Впрочем, насчет лихорадки он, похоже, был прав: я действительно чувствовал себя довольно несчастным и больным. В таком состоянии мне ни за что не прыгнуть через обруч!

– В сценической лихорадке нет ничего страшного, – объяснил Бартоломео. – Все мы волнуемся перед выходом на публику, без этого никак. Сделай глубокий вдох и найди свой центр! Сконцентрируйся!

И вот обруч повис между площадками, снова барабанная дробь, шшш, пых – и эта штука загорелась. Внизу воцарилась напряженная тишина, все взгляды были обращены наверх, ко мне.

– Не забывай о дыхании! И не обращай внимания на пламя! Вперед, ты сможешь! – крикнул Бартоломео.

Я отряхнулся, на секунду закрыл глаза, снова открыл, сосредоточился на противоположном выступе – и уже во второй раз за день прыгнул в горящий обруч. Готово! В этот раз я даже хвост не подпалил. Да у меня все задатки настоящего профи!

Вторая корзинка отвезла меня вниз, и я, купаясь в аплодисментах и ликовании публики, гордо пересек манеж. Тут кто-то схватил меня за шиворот и взял на руки. Ай! Какая дерзость, что это еще такое?!

Синьор Балотелли прижал меня к себе и продемонстрировал зрителям, фальшиво улыбаясь.

– Эй, ты! – шипел он мне при этом на ухо. – Чего так долго там возиться сегодня, а? Это тебе не шахматы! Быстрее давай!

И тут этот грубиян согнулся в поклоне, а меня просто швырнул за кулисы. Неслыханная наглость!

К счастью, все остальные были восхищены моим выступлением и щедро рассыпались в похвалах.

– Это было очень сильно! – тявкнул Паташон.

– Да ты уже без пяти минут готовый артист, – сказал Флойд. – Еще чуть-чуть – и тебя от всего этого за уши не оттащишь.

Тащить за уши?! Меня?! Он что, хочет меня обидеть? Я ведь не какой-нибудь там кролик из шляпы – я кот, и уши у нас исключительно для того, чтобы за ними чесать! Впрочем, никто больше его словам не удивился, так что я решил рассматривать их как комплимент.

– Это же рождение новой звезды, a new star is born! – воскликнула О’Нелли.

– Ну что вы, что вы, – смущенно возразил я, – я ведь просто делал свою работу. – И работка эта не из легких, подумал я про себя, начиная понемногу замечать, как сильно был измотан. И как хотел спать! Все эти треволнения меня доконали. Собравшись с последними силами, я кое-как дополз до угла клетки, свернулся там калачиком и, вздохнув, закрыл глаза.