Сергей Венедов - Улики против улик

— Вы помните женщину, заболевшую в пансионате «Опушка» пять лет назад?

— В «Опушке»? Дайте подумать… Ах да! Ну конечно! Как же, помню-помню, — охотно заговорила медсестра. — Хорошо даже помню, она испытала сильное потрясение и заболела. Очень нервная женщина, по фамилии Жаркович, если не ошибаюсь. Это случилось после того, как она нашла убийцу повешенным…

— Скажите, пожалуйста… — попытался Буров её прервать, помня о присутствии Леры.

Но тут вмешалась сама Лера:

— Продолжайте: после того, как нашла убийцу…

Но Бурову всё-таки хотелось увести беседу от этой темы.

— Вы ухаживали за ней три дня?

— Да. Почти не отходила. Доктор сказала, что могут быть осложнения. Нервный криз. Я вам уже сказала, что госпожа Жаркович была натурой очень впечатлительной.

— Мне говорили, что она бредила по ночам.

— Не только по ночам.

— Вы не помните, случайно, хотя бы обрывки её слов?

— Вряд ли…

— Попробуйте всё же вспомнить… Это очень важно для нас.

— Сейчас… постойте… Да… она говорила о мёртвом… потом о своём муже… Боялась, как бы его не обвинили в убийстве… потом ещё говорила о каких-то письмах… или письме… вот и всё, кажется. — Медсестра умолкла.

Леру бросило в жар.

— Прошу вас, — продолжал Буров, тоже на нервах, — попытайтесь вспомнить что-нибудь ещё про это письмо.

— Да нет… больше ничего не помню… Она произносила имена Ларичева, Рубцова, своего мужа… Бессвязно. Да… и когда она заговорила про письмо, муж её всполошился. Подумал, видно, что любовное письмо… приревновал… — Сестра неловко улыбнулась.

— Вам так показалось?

— А что?

— Да ничего, просто спросил. Спасибо.

Они вышли в переднюю. Старик уже ждал их, с трудом скрывая испуг.

— Извините нас, ради бога, — обратился к нему Буров. — Ваша дочь — медсестра на все сто! Прекрасная память, — счёл он нужным её похвалить.

Старик успокоился и согласно закивал головой:

— Это да… это уж точно…

Оба ушли с этой встречи озабоченными ещё больше, и на улице Буров сказал, что надо поговорить ещё с двумя людьми. Лера молча последовала за ним. Они вернулись в пансионат через всё ту же дырку в заборе, пересекли всю территорию и, продолжая держаться реки, по берегу вышли на окраину дачного посёлка «Транспортник». В десяти метрах от забора они сразу же увидели странное строение — не то шалаш, не то курятник. Буров сразу узнал в нём металлический каркас брошенного строительного вагончика, облицованный наспех досками, фанерой, чем попало и кое-как покрытый размотанным рулоном толя, грубо прибитым по краям крупными гвоздями. Скособоченная дверь была приоткрыта, капитан заглянул внутрь и постучал по обшивке вагончика. Ответили не сразу, сначала раздалось недовольное бормотание, обильно пересыпанное матерком, затем наружу по пояс высунулся заспанный и, судя по всему, с похмелья мужик лет сорока пяти, с одутловатым лицом пьяницы и взлохмаченными, давно немытыми волосами.

— Чё надо? Если за сваркой — то я выходной, — недовольно начал он, но, увидев удостоверение Бурова, сразу осёкся, подобрался и принял подобострастный вид.

— Нам бы поговорить, Василий, долго не задержим, — сказал Буров, и мужчина послушно вышел из сооружения и, не задавая вопросов, уставился на пришельцев.

— Речь пойдёт о событиях пятилетней давности: двое мёртвых в пансионате, потом почти одновременно — и третий, ваш товарищ Володя, сгорел в своём вагончике. Вам есть что сказать по этому поводу?

Было видно, что тема разговора и поставленный вопрос повергли мужчину в полное смятение. Он завертел головой, запустил руку в грязные волосы, немного помолчал, потупившись, и только потом наконец произнёс:

— А чё тут рассказывать, коли рассказывать нечего. Сгорел Вовка, дружок мой, и дело с концом, пожарные и милиция, кажись, так и записали: ожог третьей степени в состоянии тяжёлого опьянения… Чего ещё?

— Да перепроверяем мы факты, не всё ясно в этом деле, может, вы что-то ещё видели и припомните сейчас. Это оказало бы нам неоценимую услугу, постарайтесь, а!

Было видно, что с мужчиной так вежливо и серьёзно никто никогда не говорил, а уж о его полезности вообще речь никогда не заходила. В нём, похоже, проснулось самоуважение, по лицу пробежала тень мыслительного усилия, и он, смешно растягивая слова и пошатываясь, стал рассказывать:

— Говорил я Вовчику — не пей с незнакомыми, ну да разве его удержишь при виде даровой бутылки…Я ещё в кустах сидел на бережку, вон там, метрах в пятнадцати отседа, ну, тоже свой пузырёк посасывал, клёва ждал, обещал тут одному хмырю рыбки к ужину… Смеркалось, как сейчас помню, ну да на зрение не жалуюсь, вижу, две коренастые, вроде как знакомые, фигуры в спорткостюмах мимо прошелестели на полусогнутых и к Вовке в вагончик — шмыг, а у самих стекло в сумке так зазывно позвякивает. Слышу Вовкин голос — он всегда горло рвал, — разговор, значит, пошёл. Ну, думаю, падла, без меня, кореша своего верного, внутрь принимать будешь… Что это у тебя за гости такие-растакие? А бросить рыбалку не могу, раз обещал, а тут как раз и клёв пошёл, ну, наловил я с дюжину карасиков и рванул отнести заказчику — тот в своём доме живёт, ладный такой мужчина. Ну, как водится, налил он мне полный и ещё денег дал, как уговаривались, я по дороге в ларёк заскочил, взял ещё пузырь и, думаю, с Володькой выпью, пример дружбы ему покажу. Возвращаюсь на место, а там уже костёр пылает, и никто, ни одна б… об этом не знает, кому этот сраный вагончик нужен, его и не видно-то из домов, горит себе. А сам из горла всё добавляю, ну и перебрал, откатился куда подальше от огня, к реке, да и заснул. А очухался через пару-тройку часов, вылез из кустов, гляжу, каркас дымится, дотла всё сгорело в вагончике вместе с Володькой, пожарники, мать их, менты уже суетятся, и Райка в голос рыдает, жена Вовкина, сгорел, говорит, Володька. Ну, меня для вида порасспрошали, а потом все разъехались, да и дело с концом. Только я вот тогда про гостей Вовкиных не вспомнил, как отбило память спьяну-то. А когда вспомнил, то много воды утекло, не бежать же к ментам, чё я у них забыл, да и что рассказывать-то. Лиц толком не разглядел, имён не знаю. Да и люди мы маленькие, какая нам вера…