Петр Ингвин - Всемуко Путенабо [СИ]

— Поздоровайся хотя бы, — смеется ведущая, — для тебя приглашали. Мечты должны сбываться.

— Но я не знаю языка…

— Буон джорно! — с живущей в сердце улыбкой хрипато обращается к ней появившийся мужчина. Он седой, морщинистый и плешивый. Но — он!

На таком уровне итальянский она понимает. Выдавливает:

— Бон джорно.

— Танти аугури! — Крепкие руки вручают ей невероятный букет, коробочку и конверт. Освободившись от груза, эти руки тянутся к ней… обнимают… и…

Знаменитый итальянец целует ее. Только ради этого стоило жить.

Ведущая передает гостю микрофон. Все погружаются в гипноз ритма и мелодического хрипа.

— Арриведерчи! — произносит певец через несколько минут.

Он отдает микрофон и удаляется в сторону двери. Там оборачивается и машет рукой:

— Спасыбо!

Его русский хромает и никому не нужен. Все под впечатлением песни.

— А сейчас… — ведущая обводит взглядом с трудом возвращающийся в реальность зал, — прошу всех вновь спуститься вниз. Для БП все готово.

Кристина едва понимает, что это и зачем нужно. Она уже на седьмом небе. Но обожаемая (с каждой минутой — все больше) Лига дает ей шанс стать еще счастливее.

Поигрывающие мышцами красавцы отстраненно-почтительны, как заправские лакеи. Они придерживают створки, чтобы на лестнице, пока по ней спускаются, было светло, и исчезают, плотно затворив за собой двери. Шурша платьями и задорно перестукиваясь каблуками, дамы возвращаются в «рыцарский зал».

На сделанном из досок возвышении — жертва. Привязана, подготовлена, ждет.

- - — -

Он смотрит. Она перед ним, на экране. Скоро он снова спустится через запасной вход, отворит железную дверь… но сейчас ему в зал нельзя. Лиге не положено знать, какую роль он играет в произошедших событиях.

Все было ради этого дня. Ради этого часа.

Он смотрит.

Вперед выходит Кристина. Здесь ее зовут Кириллицей. Она давно мечтала отомстить. Он предоставил ей такую возможность.

В ее руке, вспарывая пространство, свистит черный кожаный хлыст. Кристина довольна звуком и ощущением. Она подходит к жертве еще ближе.

Он напрягается. В сердце воткнули нож. И поворачивают.

Больно. Очень больно.

Необходимо.

— БП или большая порка, — громогласно вещает ведущая то, что большинству уже известно, — это наказание разлучницы. Ни один человек из тех, кто видел, участвовал или, тем более, подвергался БП, никогда не станет на греховный путь. Мы не священники и не можем отпустить подобные грехи всем, но мы можем и должны сделать это единично. Даже единичные случаи спасут много судеб, которые могли быть сломаны, если считать себя выше человеческих законов.

Он смотрит на сверкающую огненными отблесками кожу своей мечты. Еще секунда…

На ничего не подозревавшую жертву обрушивается первый злой удар. Хлесткий, жесткий, с оттяжкой. Алена дергается, неестественно выгибается, глухо вопит. У нее закрыты рот, глаза и уши, она может только чувствовать. Все, что она чувствует, он чувствует тоже.

Но так надо.

Поперек женственной ложбинки появляется полоса малинового цвета и будто бы ставит на жертве крест. Яркий крест на белом поле. Цель в прорези оптического прицела. Стрелок видит цель. Стрелок ненавидит цель. Стрелок бьет точно в цель. Свист хлыста вновь режет ощетинившуюся колючками нервов сгустившуюся тишину.

Он видит, как нещадное цунами прокатывается по Алене, ураганы и вихри скручивают, сгибают, свивают в клубки, вырывают с корнем и разносят в клочья вскипающую несчастную кожу. Взрезают розовое мясо.

Невыносимую боль жертвы он чувствует как свою. Еле сдерживается. Терпит.

Так надо. Тело заживет, а душа — запомнит.

- - — -

Элизабет понимает, что ей плохо. Не привыкла. И не она одна. Многие вертят головами, стремясь отрешиться, спрятаться, исчезнуть.

Приходится смотреть. Черный изгибающийся хлыст продолжает работу. Медленно, словно ожидая какого-то сигнала или реакции, неотвратимо поднимается — и с нечеловеческим хищным восторгом опускается. И снова. И снова. Наливающиеся алым полосы вкривь и вкось чертят рассеченную кожу. Кусают, скребут, вгрызаются.

Удар сыпется за ударом. Каждый последующий, все более мощный, сопровождается очередной судорогой жертвы, которая воет, мычит и безуспешно мечется незакрепленным корпусом в стороны. Но уклониться невозможно. Дергающееся тело превращается в желе. В холодец. В месиво.

Ведущая с трудом останавливает Кириллицу, отбирает хлыст и возвещает: