Марина Ларина - Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака

— Хорошо, — ответил Алексей. Он улыбался, пытаясь вникнуть в суть репортажа. — Что-то про Африку, Того, добыча фосфатов, нарушение экологии, — выхватывал он более менее понятные слова. Второй разворот был посвящен Сенегалу, Нигерии и Берегу Слоновой кости.

«Однако, молодец какой, — подумал Осипов. Ему было приятно осознавать, что и у Насти, которой отчасти он был обязан своим спасением, тоже все было хорошо. — Печатается в международном журнале. Неплохо».

И только Настя знала, каким трудом и потом досталась ей эта публикация. Ей хотелось привлечь всеобщее внимание к проблеме жителей африканских земель, где из-за безмозглого выкачивания ресурсов европейцами беспощадно истреблялась природа и нарушалась экология, а люди болели.

Дело в том, что полученное вознаграждение за обнаружение и возврат французскому государству сокровища, которого не было, — а это тоже была не маленькая сумма. Настя и ее прежде фиктивный, а ныне уже и подлинный муж и компаньон Пьер Ниогре пустили на осуществление совместного путешествия по Африке. Они купили микроавтобус и отправились бороздить на нем просторы Африканского материка, останавливаясь тут и там, фотографируя и снимая на видеокамеру.

В июле они планировали попасть на международный художественный фестиваль в марокканском городе Азила. И все бы было хорошо, если бы Настя не подхватила где-то желтую лихорадку. Как раз в Марокко ее скрутило. Первые симптомы появились на выезде из Алжира, который они тоже посетили вместе с Пьером. С носа и десен капала кровь. Настя сначала не придала этому значения, но в Касабланке, где они планировали остановиться у родственников одной из подруг Пьера, той самой Сары Шантелаузе, которая продала ей дом, Анна Ниогре окончательно вышла из строя. Ее знобило, и нужно было срочно ложиться в больницу.

Благодаря связям занимавших когда-то влиятельные посты в посольствах Бельгии и Испании в Марокко дедушки и бабушки Сары Настю положили в марокканскую больницу. От нее ни на минуту не отходил Пьер, хотя это и было опасно. Можно было заразиться. А исход болезни мог быть летальным. Всю надежду врачи возлагали на крепость молодого организма, теоретически способного справиться с болезнью, для чего требовалось только время.

Как раз в тот момент, когда Алексей Осипов просматривал «Focus» с репортажем Анны Купалы-Ниогре, сама она лежала на больничной койке в Касабланке. Ее рука была в руке ее любимого мужа и верного друга Пьера, Перышка, как она в шутку его называла, а из глаз лились слезы.

— Так хочется жить, — тоскливо сказала она, глядя на Пьера и мимо него, в окно, за которым на горизонте садилось большое оранжевое солнце, а на фоне заката брел одинокий верблюд. Он был похож на кораблик, плывущий по волнистым пескам пустыни.

— Белый корабль пустыни, — подумала Настя, удивившись точности банальной и, казалось бы, затрепанной ассоциации. Только верблюд был не белый.

На глаза навернулись слезы, а губы тихо прошептали те самые строчки, которые она когда-то записала в блокнот, проснувшись среди ночи в Петербурге. Блокнот остался у майора Якименко, но стишок, с которого, наверное, и начинались все эти ее приключения, она помнила наизусть:

— Если выживу, рванем вместе с Пьером в Россию через монгольскую границу, — решила Анна Ниогре и закрыла глаза.