Лана Черная - Моя-чужая

Игнат и сам знал, что Панов никого убить не мог — на момент смерти Арины и похищения ее дочери Панов уже сидел. Но это не могло ему помешать спланировать все раньше. Вот только где мотив? Да и не способен этот щенок на подобное, для такого плана слишком много мозгов надо, а у этого вместо извилин — доза.

— Я слушаю, — перебил Игнат адвоката.

— Я…я не знаю, — пролепетал Панов. — Мне плохо стало ночью. В санчасти кололи чего-то. Не помню. Утром меня обратно в камеру отправили, а там записка. Вот.

Он протянул Крушинину смятый клочок бумаги.

«Хочешь выйти — сегодня скажешь следаку, что девочка в детдоме Солнечногорска».

ГЛАВА ПЯТАЯ

Июль. 2014 год.

Среда. Вечер.

Игнат смотрел на девушку за стеклом, и позвоночник сводило судорогой от невыносимой боли и дикой, нечеловеческой злости. Ася лежала, укрытая белой простыней, обвешенная трубками и проводками, словно неживая. Лицо в бинтах, на руках повязки, буро-коричневые от крови и лекарств. Войти в палату Игнат не решался. Он чувствовал, что не имеет права быть рядом с ней. Сейчас она принадлежала другому миру. И там, за чертой жизни с ней был тот, кто любил ее больше жизни.

Сварог.

Друг лежал в соседней палате. Выглядел он не лучше Аси: пол лица закрывала повязка, спина будто покрылась черными оспинами, в рытвинах, без кожи, стопы перетянуты бинтами. Алиса сказала, что организм у него сильный, выкарабкается. А за Асю…развела руками и предложила молиться.

— Кому? — тупо спросил Игнат. Он давно уже не верил в Бога.

— А хоть черту, если тот подарит ей жизнь, — ответила она и ушла, оставив его наедине с болью и воспоминаниями.

Молиться Крушинин не стал, да и забыл он давно все молитвы. Ася ругала его за это и все твердила, что нельзя не верить. Без веры нет человека. Она верила: в дружбу и любовь, в чудеса и сказки, в людей, людям, и в Бога. В Бога особо неистово. И в церковь ходила, как на работу. И молилась под ликом Христа, веря в его справедливость и милосердие. И куда в итоге привела ее вера? И вернется ли она оттуда?

Сварог тоже верил в Бога. Хотя в церкви друг был лишь пару раз в жизни. Он был твердо убежден, что все попы, батюшки и прочие сановники существуют лишь для тех, кто свято верит, что за деньги можно купить все, даже место в раю.

Игнат помнил, как Ася говорила, что сумела открыть Господу сердце Сварога, а он, Игнат, совсем чурбан неотесанный. А Игнат не понимал и теперь, как ей удалось склеить исковерканную жизнь друга. Да и его собственную тоже. Он вздохнул и отвернулся от окна, сел на стул у палаты жены.

После того, как их увезли, Игнат рванул следом. Лишь в зеркало заднего вида наблюдая, как стоящие нерушимой стеной пожарные из шлангов заливали рокочущее пламя. Судя по всему, давалось им это нелегко. Рыже-алые всполохи клубами вылетали из разбитых окон, огненной паутиной оплетали дом. А на подмогу спешили новые бело-красные машины, разрезающие ночь светом и воем сирен. По дороге он позвонил Алисе и попросил помочь. Она согласилась без лишних вопросов, узнав лишь номера машины скорой. А потом выяснилось, что она и оперировала Асю.

— Почему? — спросил он, когда Алиса вышла из операционной. Усталая, а в темных, почти черных глазах тоска и что-то еще непонятное, тяжелое. Впрочем, Игнат никогда не разбирался в тонкостях чувств и эмоций.

— Я ее должница, — Алиса коснулась его щеки, провела пальцами по волосам. Она хотела остаться рядом, разделить его боль — он чувствовал и сам с трудом сдерживался, чтобы не обнять ее. Но он знал, что нельзя. Только не здесь. Не сейчас, когда умирали его близкие люди. И она поняла. Она всегда его понимала. Как Ася…тогда, десять лет назад.

Игнат как сейчас помнил то серое время своей жизни. Хотя нет, скорее безвременье. Пустое, тусклое, одинокое. Не было боли, уже не было. Только серая, как пыль, пустота, затянувшая его душу. А еще стены психушки. Ослепительно белые и мягкие, для особо буйных. И врачи были, лекарства, ремни на запястьях и запрет на посещения…так ему сказали потом. Тогда Игнат не видел ничего, кроме тумана забытья, и белых стен. И чувствовал лишь непонимание, почему он до сих пор здесь, без нее. Кошмары приходили, когда он засыпал. Ночью ли, днем ли — Игнат давно потерял счет времени. Он закрывал глаза, и мир взрывался ослепительными красками.

Пестрые лилии на клумбе у подъезда. Консьерж в черной форме, читающий глянцевый журнал. Зелень цветов в пузатых горшках: синих, красных, желтых. Массивная дверь из мореного дуба, черная с фиолетовым отливом, со сверкающей в розовых лучах встающего солнца серебристой ручкой. Алый плащ на вешалке, белые босоножки. И грязные следы на светлом паркете. Черные розы на журнальном столике гостиной. И багровые полосы на персиковых обоях. Стеклянная дверь спальни с радужным узором. Солнечный свет, бьющий в глаза, заливающий розовым спальню. Белый ковер в багряных пятнах. Кровь. Темные волосы на белых подушках. Синие мертвые глаза. И черное от крови тело.