Виктория Платова - Увидимся в темноте

Я все же нашла кафе с вай-фаем, но до этого – совершенно самостоятельно – вспомнила, что примерно так назывался роман Пелевина, который я не читала. И ровно так – роман Паланика, до него у меня тоже руки не дошли. Но вряд ли их читал парень из автобуса, тыкавший в меня пальцем. Снафф (от англ. Snuff – «нюхательный табак») – многозначный термин.

• Табак бездымного способа употребления.

• Видеозапись настоящего убийства человека, сделанная с целью последующего распространения в развлекательных целях.

Почему я решила тогда, что это табак?..

Потому что не убийство же в самом деле! Они, конечно, случаются, глупо отрицать. Но… Не в этом городе (а в каком – можно?), не летним солнечным днем (а каким – можно?), и точно не со мной (а с кем – можно?).

С кем угодно. Со всеми.

Возьмите и сдохните!..

Мама. Мамочка, мамочка, моя мамочка. Пожалуйста, пожалуйста! Забери меня отсюда.

БОЛЬШОЙ СОН/THE BIG SLEEP

(1946 г.) 109 мин.

…Озеро возникло внезапно – ослепительно-белое, на контрасте со ржавым чахлым подлеском. Как и положено лесному озеру, оно было небольшим – всего-то в размер школьного футбольного поля. Или даже меньше, с теннисный корт. Противоположный берег утопал в тумане, сквозь который едва проступали верхушки сосен – мягко растушеванные, как на старинной китайской гравюре. Брагин уже видел эти сосны (или эту гравюру, или этот туман), но где конкретно – вспомнить не мог. Не важно. Озеро – вот что важно. Он должен был его найти – и он нашел. И теперь стоит на берегу, ноги по щиколотку утопают в прелой листве. Она прибита инеем, скована морозом, оттого и хрустит, как битое стекло. Хорошо, что на Брагине старые туристические ботинки и можно попирать листву, не опасаясь за последствия, а вот с сердцем – сложнее.

Оно болит.

Как будто внутри поселился осколок того самого битого стекла и режет плоть по живому. А ведь ничего еще не случилось, туман и подлесок выглядели непотревоженными, они и сейчас хранят покой. По дороге сюда Брагин видел сороку, двух снегирей и еще какую-то птицу. К сороке у него не было никаких претензий, к снегирям, в общем, тоже, хотя зима еще толком не наступила. Даже первый снег не выпал – разве что здесь, на отдельно взятом озере. Иначе оно не было бы белым.

Оно белое, потому что здесь зима. Снегири опять же.

В глубине души Брагин знал, что причина вовсе не в зиме. Не в снегирях. В той неведомой птахе? Возможно. Снегирям и сороке не было никакого дела до Сергея Валентиновича, прибудет он к пункту назначения или нет, и вообще – существует ли этот пункт? Они и с веток не вспорхнули, хотя Брагин прошел совсем рядом, – так и остались сидеть. Желтая птица с черной маской вокруг глаз и клюва – совсем другое дело. Она появилась внезапно, спикировала на Брагина откуда-то сверху и, застыв перед лицом на несколько секунд, взмахнула крыльями. И Брагина словно ветром обдало, никогда не виданным в этих скромных озябших широтах, – таким раскаленным он был. Таким иссушающим. В горле немедленно запершило, и Брагин принялся кашлять. Долго, мучительно, едва ли не до слез. И все то время, пока он пытался справиться с собой, птица не улетала. Усевшись на еловую лапу и склонив черно-желтую голову набок, наблюдала за ним. Глаза у птицы были рубиново-красные. Примерно такие же, как у самого Брагина: последние несколько суток он почти не спал.

– Может, знаешь, куда дальше? – спросил Брагин у птицы.

– Ток-ток-ток, – ответила она.

– Ясно.

Маленькая темно-зеленая ель была последним рубежом перед целой полосой сухостоя. Мертвые лиственницы и осины стояли слишком близко друг к другу, да еще – для верности – сплетались ветвями. Брагин и сам знал, куда дальше.

Туда.

За сухие стволы.

Он знал – и птица знала. Но не торопилась улетать и все никак не могла покинуть ель – лишь перескакивала с одной ветки на другую. В этом был умысел, и Брагин сильно сомневался, что только птичий. И сама ель казалась обжитой, что-то на ней было развешано. Что-то трогательное, с отсылкой к новогодним праздникам – тем неповторимо-мандариновым, из далекого брагинского детства. Но всматриваться Брагин не стал, да и птице надоело цепляться за хвою. Она сорвалась с места, и мгновенно исчезла, и снова появилась – среди скелетов лиственниц и осин.

– Ток-ток-ток, – закричала птица. – Ток-ток-ток.

Легко тебе говорить.

Но и впрямь оказалось легко. Стоило сделать несколько шагов, как стволы расступились и Брагин оказался внутри сухостоя. Сплошные ветки. Тысячи ветвей, прошивающих пространство бессистемно, хаотично, вне всякой логики. Впрочем, логика все же была: дать Брагину возможность войти, не встречая сопротивления, а потом – ужалить, исхлестать, заставить почувствовать боль. Вернее, подготовить к боли. «Вот так и заманивают в паутину» , – подумал про себя Брагин. И ведь не выберешься потом.