Наталья Андреева - МоLох

Трое оперов о чем-то совещались у гаражных ворот, то и дело, кивая на Боброва.

— Разберемся, — скорее догадался, чем услышал он.

Приехали еще две полицейские машины. Боброву невыносимо захотелось пить. Кровь все сочилась, свертывалась она плохо. Бобров то и дело сплевывал в пыль кровавую пену. Наконец, к нему подошли.

— Говорят, убийцы часто возвращаются на место преступления, — оскалился опер, который вспомнил, что Бобров работает в «Счастливом».

— Вы начитались плохих детективов, — с трудом сказал Бобров.

— Умный, да? — он невольно сжался. Но бить его не стали.

— Значит так. Посидишь в обезьяннике, подумаешь, как следует. О том, что будешь говорить. Советую подписать.

— Что?

— Чистосердечное признание.

— Но я не убивал!

Бобров с ужасом думал, что говорит так презираемые им банальности. Он ненавидел боевики, и раньше первым смеялся над плоскими фразами их героев. Но когда это случилось с ним самим, ничего кроме этих избитых фраз он не мог из себя выдавить. Почему-то они одни были на уме, а всякие умные слова он напрочь позабыл. Про адвоката, которого надо потребовать, и один звонок. Голова невыносимо болела, в ней была одна только мысль: «Я хочу, чтобы это было сном. Хочу поскорее проснуться».

Но кошмар продолжался. Боброва запихнули в полицейскую машину и повезли в город.

Неожиданно ему захотелось смеяться. Он понял, наконец, что его подставили. Подставили грубо, экспромтом, наспех, не заботясь о деталях. А ведь его предупреждали…

Гольдман предупреждал и Мартин тоже. «Ты перешел черту, Андрей». Неужели кражи в банке и два убийства повесят теперь на него?!

«Ну же, соберись!» — велел себе Бобров. «Ты должен защищаться!».

Он понял, что ему нужно алиби. А лучше, настоящий убийца. Бобров попытался вспомнить, кого сегодня утром не было в банке. Или кто опоздал.

Не было на месте Шелковникова, когда Бобров зашел к Мартину отпрашиваться. Все остальные, вроде, были на месте. Колька Протопопов с трудом перевел дух, когда вошел в дверь «Счастливого» без одной минуты девять, практически с первым клиентом. Но у Кольки свадьба на носу. Все его мысли о ней и невесте Зиночке. Небось, от нее и приехал.

Миллер стоял у зеркала в холле, любуясь своим безупречным пробором, когда Бобров кивнул ему:

— Привет.

Свежевский… Стаса не было, но он занят подготовкой коллективной пьянки на турбазе. У Свежевского на этой неделе свободный рабочий график, ему никто и слова не скажет.

Зиненко…

— Приехали. Вылазь! — услышал Бобров.

«Мне велели подумать», — он уныло посмотрел на опустившийся за полицейской машиной, на которой его привезли, полосатый шлагбаум. Бобров впервые понял, что такое свобода. Это когда не бьют и не надевают наручники. Когда ты волен прекратить то, что с тобой делают в любой момент. Просто взять и уйти. Неважно куда, да хоть бы и в никуда. Но ты при этом хозяин себе.

А он, Бобров, теперь не хозяин. Его хозяин сейчас дежурный, который закроет за ним дверь тюремной камеры. Где Боброву бог знает, сколько, придется ждать другого хозяина. Который определит, сколько ему в этой камере сидеть, пойти или не пойти к третьему хозяину, который может продлить этот срок на месяц, на два. Как будет угодно ему, хозяину.

Хозяев у Боброва теперь много. Поэтому он может остаться в тюрьме до конца своей жизни. Все зависит от его поведения. Даже не от ума. От того, сумеет он договориться или нет. И от того, найдет ли он вообще хозяина, с которым можно договориться.

Время, похоже, остановилось. Бобров застрял в узкой вонючей трубе между прошлым и будущим, где ровным счетом ничего не происходило. Он ходил, сидел, лежал, но не продвигался по этой трубе, ни на сантиметр, спертый воздух камеры зажал Борова в тиски, и не отпускал. По счастью, в этот сухой и солнечный майский день он томился в камере предварительного заключения один. Жители Чацка не хотели в такую погоду бузить, воровать, убивать. Они хотели греться на солнышке и мечтать о выходных, когда поедут за город, на шашлыки.

Бобров подумал, что лучше бы он тоже на это согласился. На шашлыки. Поехал бы вместе со всеми на турбазу, где во весь рот улыбался бы Квашнину. И сделал бы там предложение Нине, как того хотели она и Квашнин. Вместо этого он, Андрей Бобров, наделал глупостей. Он вынужден был признать, что вел себя неразумно. Не позвонил Карену, как хотел, не подстраховался. И уж совсем неразумно было мчаться в рабочий городок по звонку незнакомого человека, который по телефону представился сотрудником полиции.