Батья Гур - Убийство в субботу утром

Впоследствии он припомнил еще много деталей: почти полную чашку кофе в раковине (под напечатанным плакатом, гласившим: «Пожалуйста, мойте за собой чашки и не забывайте выдернуть шнур из розетки. Последнюю перегоревшую кофеварку заменили только в прошлом месяце»; секретарша Фина расписалась внизу широким росчерком), капающий кран. Но в тот момент все его внимание было сосредоточено на телефоне; набрав номер, он тяжело уселся в секретарское кресло.

Казалось, прошли годы, пока на другом конце взяли трубку и пожилой женский голос с тяжеловесным немецким акцентом произнес; «Да».

Голд наслушался немало рассказов о фрау докторше Хильдесхаймер, и единственное слово, донесшееся до него сейчас по телефону, убедило его, что легенды правдивы. Говорили, что упомянутая дама относится к телефону, дверному звонку и почтовому ящику как к представителям враждебной чужеземной армии, жаждущим отнять у нее супруга и убить его своими бесконечными требованиями.

Некоторые говорили, что только благодаря ей Хильдесхаймеру удалось дотянуть до своих лет (в следующем месяце ему должно было исполниться восемьдесят) — тут говорящий обычно стучал по деревяшке — без единой серьезной болячки.

Мало того что ежедневный распорядок старика оставался неизменным вот уже полвека (первые три десятка лет восьмичасовой рабочий день: с восьми до часу и с четырех до семи; а последние двадцать — шестичасовой: четыре часа утром и два днем; с двух до четырех он не существовал для всего остального мира); супруга его строго следила, чтобы он не переутомился, и это касалось не только приема пациентов: например, она ограничивала число лекций, которые ему позволялось читать или слушать, и число часов, которые он мог потратить на преподавание в Институте. Ходили слухи, что практически невозможно пообщаться с Хильдесхаймером, не получив вначале позволения его супруги.

Фрау Хильдесхаймер произнесла «да», и Голд услышал, словно со стороны, собственный четкий голос. Он назвался и сообщил, что звонит из Института. После короткой паузы Голд извинился, что беспокоит их в субботу, и объяснил, что произошло чрезвычайное событие. На другом конце воцарилось молчание, и Голд не был уверен, что она еще слушает. Он повторил слово «чрезвычайное», и чудо наконец случилось.

Зазвучал голос старика, вовсе не сонный, а собранный и готовый к любой неожиданности. Голд знал, что на утренней лекции ожидалось его присутствие, и решил, что тот намеревался пройтись. Его дом стоял недалеко от Института, и в хорошую погоду супруга поощряла физическую активность — в разумных пределах.

В тот момент, когда Голд услышал его «алло», он почувствовал, что бремя ответственности свалилось с его плеч. Не зная толком, как сказать главное, он еще раз повторил, что говорит Шломо Голд, что он в Институте и что он пришел пораньше, чтобы все приготовить. Хильдесхаймер произнес длинное, выжидательное «да-а», и, когда Голд замолчал — он не мог подобрать слов, — старик позвал слегка обеспокоенным голосом: «Доктор Голд?» — и Голд уверил его, что он на проводе. Затем быстро добавил, что случилось нечто ужасное, действительно ужасное — голос его дрожал — и что доктор Хильдесхаймер должен прийти немедленно. Прошло несколько мгновений, прежде чем старик ответил: «Хорошо, сейчас буду».

Голд положил трубку с чувством громадного облегчения. Затем он включил кофейник — это простое действие не имело никакого смысла, потому что вода закипала целый час, но в нем было что-то успокоительное.

Снаружи за распахнутыми окнами, должно быть, пели птицы, но внимание Голда было сосредоточено на единственном, долгожданном звуке, который зазвучал в его ушах прекраснейшей музыкой, — это был шум мотора такси, привезшего Хильдесхаймера. Голд кинулся к входной двери и выглянул наружу.

Две витые лестницы, ведущие к парадному крыльцу, не позволяли увидеть поднимавшегося по ним человека; круглая лысина доктора Хильдесхаймера внезапно показалась на верхней ступеньке правого лестничного пролета. С трудом верилось, что еще только половина десятого.

До появления Хильдесхаймера Голд избегал думать о том, что же собирается ему сказать. Но как только он увидел лысую голову наверху лестницы, то осознал, что придется рассказать старику о смерти Евы Нейдорф, его бывшей пациентки, бывшей ученицы и близкого друга — а кое-кто утверждал, что и самой большой любви его жизни, — той, что должна была стать его преемницей на посту главы ученого совета. При мысли об этом облегчение, которое Голд испытал после телефонного разговора, немедленно сменилось тревогой, а в желудке опять образовался бездонный провал.