Батья Гур - Убийство в субботу утром

Однако вы не должны думать, что пациент может общаться с пустотой. Все разговоры о сеансах с компьютером — это чушь, которую пропагандируют те, кто не понимает главного: пациент нуждается в поддержке, опоре. Равно как и все карикатуры, изображающие аналитиков, уснувших рядом с кушеткой, — это не более чем отражение страха пациента, что терапевт бросил его одного, — закончил он без тени улыбки. — Хорошим психоанализом можно назвать тот, когда аналитику удается дать пациенту такое ощущение поддержки, которое позволит ему — именно благодаря тому, что они встречаются четыре раза в неделю, — проникнуть глубже в прошлое, вспомнить свои самые сокровенные, первичные переживания и их переосмыслить.

Прошла целая минута, прежде чем Михаэль спросил:

— А может ли пациент — как следствие трансфера — возненавидеть терапевта настолько, чтобы убить?

Хильдесхаймер в очередной раз раскурил трубку и сказал:

— Даже в замкнутой атмосфере психиатрической клиники это редкость. А психоанализ — это форма терапии, рассчитанная на относительно здоровых людей — тех, кого называют невротиками. Пациент, подвергаемый анализу, может иметь фантазии насчет убийства, но я до сих пор не слышал ни об одной реальной попытке. На самом деле в процессе психоанализа пациент скорее нанесет вред себе, чем терапевту.

Выпустив из трубки струйку дыма, он продолжал:

— К тому же вам следует помнить, что большинство пациентов Евы — люди из Института, кандидаты, поскольку тренинг-аналитиков очень мало. У нее почти не было пациентов, не имеющих отношения к Институту.

— А возможна ли такая ситуация, — спросил Михаэль, — когда аналитик узнает от пациента компрометирующую или конфиденциальную информацию и тот начинает опасаться разглашения? Он будет чувствовать себя в опасности, под угрозой…

Хильдесхаймер немного помолчал, а потом сказал:

— Как раз это и было темой Евиной лекции.

— Минутку, — перебил Михаэль. — Я хотел бы узнать кое-что о ней самой, прежде чем мы перейдем к лекции.

— Что вы желаете знать? — спросил Хильдесхаймер, отправляя содержимое выкуренной трубки в пепельницу.

— Как она пришла в Институт? Чем занималась до этого? — Михаэль чувствовал, как внутри, без всякой видимой причины, нарастает напряжение.

— Ева много лет работала психологом в службе здравоохранения. Она пришла в Институт уже в относительно немолодом возрасте. Максимальный возраст для кандидата — тридцать семь лет, а ей тогда было тридцать шесть, но ее одаренность была очевидна с самого начала. Шесть лет назад она стала тренинг-аналитиком. А еще раньше — членом ученого совета; я думал, что она возглавит совет, когда я уйду на пенсию. Я собирался уходить через месяц, и, без сомнения, ее бы избрали.

Михаэль спросил о семье Нейдорф. Профессор рассказал, что ее муж был бизнесмен и не одобрял ее работу.

— Он даже не понимал, каких профессиональных высот она достигла.

Это создавало ей проблемы, о которых никто, кроме Хильдесхаймера, не знал. Она была стержнем семьи, но в то же время ей приходилось бороться за свои права: супруг вообще не хотел, чтобы она работала.

— В конце концов, — закончил профессор с оттенком гордости, — он оценил ее по достоинству и с уважением принял ее независимость. Они были очень друг к другу привязаны, — грустно добавил он. — Ее муж умер внезапно, три года назад; он был старше нее на несколько лет и скончался от сердечного приступа во время деловой поездки в нью-йоркском аэропорту. Ей пришлось туда лететь, чтобы забрать тело. Потом возникли сложности с имуществом, потому что она не принимала абсолютно никакого участия в бизнесе, а у мужа было много проектов. Что касается их сына — ну, мальчик слегка… сдвинулся на проблемах экологии. Главное в его жизни — Общество охраны природы. Хороший, умный мальчик, но не питающий ни малейшего интереса к бизнесу.

В результате ее зять, муж дочери, согласился взять на себя финансовые заботы, и это стало для всех огромным облегчением.

Михаэль спросил об отношениях Евы с детьми. Хильдесхаймер ответил, тщательно подбирая слова:

— Ева была очень близка со своей дочерью. Иногда мне казалось, что даже слишком. Нава была очень несамостоятельной; она ни разу не сделала и шагу, не посоветовавшись с матерью. Однако я полагаю, что после того, как она со своим мужем переехала в Чикаго, ситуация изменилась к лучшему. Я всегда считал, что Ева в некоторых вопросах проявляла слепоту по отношению к своим детям. С сыном было сложнее, не хватало точек контакта, и не только из-за различий интересов. Там еще была проблема взаимоотношений сына с отцом и его претензий к профессии матери, но и здесь также наступило улучшение после того, как он нашел себе дело в Обществе охраны природы.