Михаэль немного помолчал. Потом, сделав рукой неопределенный жест, сказал:
— Естественно, это займет некоторое время, а какое — трудно сказать. Может, месяц, если кто-нибудь расколется, а возможно, и год, если нет.
Когда доктор закрыл глаза ладонью, инспектор почувствовал неловкость, но не отвел взгляда.
— Должен подчеркнуть, — произнес Хильдесхаймер, — я уверен, что это не было самоубийством.
Михаэль кивнул и сказал, что по логике вещей так и есть, но в некоторых случаях бывает легче принять мысль об убийстве, хотя бы непредумышленном, нежели о самоубийстве.
— Самоубийстве, совершенном старшим психоаналитиком, — добавил он как можно мягче.
— Такое уже случалось, — откликнулся Хильдесхаймер. — Правда, если быть точным, не со старшим психоаналитиком. Та женщина только начинала карьеру, хотя уже имела в практике три случая. И это было на самом деле очень, очень тяжело. Мы старались, насколько возможно, избежать огласки, но, конечно же, это был шок… бессмысленно отрицать, что это был шок. — Он вздохнул. — Это произошло достаточно давно, тогда я был сравнительно молодым и, наверное, менее впечатлительным. А сейчас вот оказалось, что смириться с тем, что Евы больше нет, мне очень трудно. Едва ли не труднее, — прошептал он, — чем свыкнуться с мыслью, что один из нас убийца.
— Это лишь возможность, — поправил Михаэль.
— Как представляется по положению вещей на данный момент, — старик повторил прежнюю мысль в другой, но оттого не более утешительной формулировке.
Михаэль хранил молчание. Сопереживающее, чуткое молчание. Он прекрасно умел при необходимости оказывать давление на собеседника, и те, кому довелось наблюдать его метод на практике, утверждали, что это незабываемое зрелище. Но сейчас инспектор чувствовал, что действовать надо с максимальной деликатностью, стараясь настроиться на волну человека, сидящего напротив, и уловить те обыденные, незаметные фразы, которые люди произносят между прочим либо не произносят вовсе и которые при внимательном анализе оказываются главным ключом к разгадке. Кроме того, ему было необходимо то, что он для себя называл «историческим ракурсом». Историк стремится иметь перед глазами полную картину, в которой представители рода человеческого выступают как участники глобального хода истории, понять его законы, которые — Михаэль не уставал это повторять, — «если мы сумеем постичь их смысл, позволят проникать в суть любой проблемы».
Главная задача на начальной стадии расследования, внушал Михаэль Охайон своим подчиненным (он никогда не мог точно сформулировать, что имеет в виду, хорошо удавалась только демонстрация на практике), главная задача — и он упрямо на этом настаивал — понять людей, фигурирующих в деле, даже если это кажется несущественным для его раскрытия. Именно поэтому он каждый раз старался как можно лучше представить себе эмоциональную и интеллектуальную атмосферу среды, в которой произошло преступление. Вот почему каждое расследование под его руководством разворачивалось чрезвычайно медленно — по мнению начальства. Вот и на этот раз он еще даже не пытался связаться со своими сотрудниками, потому что не желал отказываться от встречи с Хильдесхаймером даже ради получения новых зацепок. Он сознательно жертвовал возможностью услышать новые факты, ради того чтобы спокойно побеседовать со стариком. Он знал, что одна-единственная беседа с Хильдесхаймером поможет ему прочувствовать дух места, в котором произошло убийство, и обстоятельства вокруг него больше, чем любой новый факт.
Вообще-то ситуация была скверной. Инспектор подозревал, что его отсутствие дорого ему обойдется, и был заранее уверен, что его объяснений не поймут. Шорер, его непосредственный начальник, постоянно делал ему замечания за подобные «фокусы». Но Охайон был уверен в своей правоте: начинать следует медленно, и прежде всего надо составить нечто вроде теоретической вводной картины, а ускорять работу, причем максимально, в нужное время, не раньше и не позже.
Хильдесхаймер на мгновение закрыл глаза, а затем устремил на Михаэля долгий взгляд. Немного помедлив, он произнес с колебанием в голосе:
— Боюсь, мне придется, в силу необходимости, нарушить некоторые правила. Хотя моя супруга и утверждает, что я совсем не разбираюсь в людях, если только это не мои пациенты, у меня есть ощущение, что вам, инспектор, я могу довериться. У нас не принято обсуждать внутренние дела с посторонними, хотя ничего строго секретного в них нет. Однако я уже говорил вам, что заинтересован в скорейшем завершении следствия.
Читать дальше