Ирина Грин - Зыбучие пески судьбы [litres]

– Шоколадку, – хмыкнул майор, – эксперты у нас мужики, тут скорее вискарь надо нести. Да, кстати, насчет анализов, ты сильно не наезжай на Михалыча насчет ночного происшествия. Я считаю, он поступил правильно. По-мужски.

– Он что, попросил тебя быть его адвокатом? – вскинулась Кристина.

– Нет, не просил. Я по собственной инициативе.

– Ну, что он сказал? – спросила Ася, когда Кристина положила телефон на стол.

Кристина пересказала разговор с Щедрым, упустив часть, касающуюся заступничества за Тимура. Но Ася по ее репликам сама догадалась и попыталась присоединить свой голос к адвокатской речи Щедрого:

– Кристин! Насчет Тимура…

– Ладно, ладно, защитники. Я вас услышала, – оборвала ее Кристина.

Возвращаясь из кафе в офис, она прокручивала в голове варианты фраз, предназначенных Молчанову, – от целиком и полностью одобрительных до признательно-покаянных. Но заготовки не пригодились: когда над головой Аси с Кристиной залился радостным перезвоном офисный колокольчик, оказалось, что Тимур куда-то ушел. Уходил он довольно часто, но всегда сообщал Кристине, куда направляется. То, что на этот раз он этого не сделал, заставило ее забыть все, что она хотела ему сказать, и снова настроиться на воинственный лад.

– Я тут подумал… – начал Федор, и эта безобидная фраза послужила пищей для огня, полыхающего в душе генерального директора «Кайроса».

– Давайте будем думать о делах наших клиентов! – возмутилась она. – Мы совсем о них забыли, а они, между прочим, платят нам зарплату.

– Но мы с Иваном Станиславовичем решили, что эта мысль вам понравится. – Кристина обычно отличалась покладистостью, начальственный металл в ее голосе проскакивал редко, поэтому слова Федора прозвучали неуверенно. Но сдаваться он не собирался. – Мы считаем, что нужно пересмотреть записи камер видеонаблюдения в день убийства Пермякова и Иванова. Диски полиция изъяла, и если попросить у Щедрого… У меня есть специальная программка…

Мысль была разумной. Если удастся доказать, что Луиза в тот день посещала «Плазу», то у Щедрого появится основание для ее ареста. Может, конечно, и нет, но тот факт, что идея эта – плод совместных размышлений членов ее команды, этих находящихся в постоянном соревновании волка, козы и капусты, не позволяла Кристине отмахнуться от нее как от назойливой мухи.

– Хорошо, – кивнула она. – Только к Щедрому поедут Иван с Асей. А мне нужно в больницу. Я обещала Виктории Александровне навестить ее сына.

– Ты скажешь ему, что Кира жива? – спросила Ася.

– Пока нет. Только когда буду на сто процентов в этом уверена.

Глеб Ермолаев чувствовал себя китом, выброшенным на берег. Еще вчера события предстоящих месяцев были у него разложены по полочкам, дела отранжированы по важности, куплены билеты на самолет до Неаполя. Сбором чемодана в поездку он никого озадачивать не стал. Зачем тащить кучу вещей, когда все можно купить на месте? А вот что он обязательно возьмет с собой, так это купленную в Стамбуле футболку с надписью «Лондон» и свои любимые кроссовки. Главное, не забыть документы, ноутбук, телефон, и тогда руководить фирмой можно из любой точки мира, как он делает это сейчас, не обращая внимания на возмущенные упреки матери. Вот только с поездкой, похоже, придется повременить, а то и вовсе от нее отказаться. Утром позвонила мать и, перемежая рассказ многочисленными охами и вздохами, сообщила, что Луизу арестовали. Никаких подробностей нет, но бросить девочку в таком положении невозможно.

Положа руку на сердце Глеб с удовольствием бросил бы эту девочку – уж слишком навязчивой была ее забота о нем в последние дни. Опять же если ехать без Луизы, то можно вполне обойтись и без матери. Изначально необходимость своего присутствия возле сына она объясняла вопросом приличия: нехорошо, когда замужняя женщина путешествует с мужчиной-вдовцом, то есть отводила себе роль няньки или дуэньи. Глеб надеялся по приезде в Неаполь поселить мать в отеле и отправиться в путешествие по стране. Единственное, за кого он переживал, – за воробья, но надеялся, что его тезка сможет найти себе пропитание.

Наверное, среди лекарств, которые он ежедневно принимал, были какие-то антидепрессанты, из-за чего он чувствовал себя как бы рядом со своей болью. Она есть, никуда не делась, но сам он из центра сместился на периферию, из активного участника превратился в стороннего наблюдателя, тупо грызущего семечки на завалинке.