Анна и Сергей Литвиновы: Успеть изменить до рассвета

Внутри складывалось впечатление, что здание недавно захвачено и используется явно не по назначению. Что‑то вроде революционного Смольного.

То и дело проходят деловитые штатские люди — но многие из них с огнестрельным оружием, кто‑то тащит под мышкой партию листовок, в кабинете, куда случайно распахивается дверь, идет совещание, и оттуда вдруг доносится обрывок фразы: «…Вопрос не в том, когда мы выступим на Москву, а…» — но дверь на самом интересном месте захлопывают.

Провожатый довольно споро ведет Данилова по коридорам — Алексей едва за ним поспевает. Наконец они достигают некой приемной. Там сидит довольно строгая тетя в роли секретарши — руки на клавиатуре ноутбука, — а также двое охранников в штатском с автоматами.

Секретарша поднимает глаза от печатного текста. «Доставили», — кивает даниловский провожатый. Начальница приемной, обходя охранников, словно бессловесные тумбы, подходит к кабинету и очень ласково, на пределе слышимости стучит. Алексей замечает, что со стены свинчена табличка с именем былого руководителя — а новой нет, остались только отверстия под шурупы.

В ответ из кабинета раздается ровный голос:

— Войдите!

Секретарша скрывается за дверями, а через минуту, не глядя в лицо Данилову, строго говорит ему: «Можете заходить».

Кабинет по старой советской моде оснащен тамбуром — чтобы подчиненные не слышали, что вершится в начальственных покоях. Такой, помнится, был у отца, когда Алексей мальчиком приходил к нему на завод. В каком году это было — в восемьдесят восьмом, восемьдесят девятом? Отец тогда пребывал в бодром здравии и силе, директор завода в любимом Энске. Воспоминание приходит и отлетает. Данилов оказывается в кабинете.

Он весьма просторен, а за широким французским окном в самый пол виднеется пресловутый балкон (верно, о нем шла речь в радиотрансляции). Видны также часть огромной, переполненной народом площади, дым от полевых кухонь и пластиковые сортиры.

За столом сидит красивый молодой мужчина лет тридцати с небольшим — из породы тех, в которых даже по фотографии влюбляются женщины, особенно не самой первой молодости и много повидавшие и пережившие: тонкие черты лица, чувственные и немного капризные губы, длинные белокурые вьющиеся волосы, длинные ресницы, тонкий нос, красивые глаза. Его можно было бы даже уподобить Иисусу Христу — если бы не глаза. У Спасителя они хоть и строгие, но всепонимающие и всепрощающие. У этого типа — наоборот: жесткие и безжалостные. Готовые не все простить, а все свершить. В том числе любую подлость, поддаться на любой соблазн.

Мужчина замечает появившегося Данилова, но делает предостерегающий жест — он диктует. Напротив него сидит юная стенографистка и со страшной скоростью шпарит за ним в планшете. А хозяин кабинета продолжает свою мысль — голос его звучит патетически, обороты в речи используются выспренние:

— …Вы можете спросить меня, почему мы не идем на Москву и когда наконец мы вступим в нее? Это законный вопрос, и я отвечу вам на него так: мы ничего не сделаем против воли народа, против вашей воли. И когда вы призовете нас, когда во всеуслышание скажете МНЕ, — «мне» звучит в его речи, будто выделенное самым крупным шрифтом, — придите к нам! — тогда Я и люди мои придут и возьмут вас! Тогда — но не раньше того, как вы позовете! — Затем совершенно другим, не выспренним и не патетическим, а совершенно обыденным голосом диктующий произносит: — Все, точка. Конец. Дай гляну — и отдавай в печать. — Девушка‑стенографистка робко протягивает ему через стол планшет. Начальник делает небрежный жест Данилову — типа, сядь уже наконец, не маячь — и углубляется в экран с набранным текстом. Вдруг в какой‑то момент зловеще восклицает: «Это еще что такое?!» — и швыряет, да, самым буквальным образом швыряет планшет через стол секретарше. Ей удается неловко поймать планшет на лету, и она принимается в него всматриваться. Девушка начинает дрожать — видно, что она чрезвычайно опасается своего руководителя. Она, кажется, не понимает, чем он недоволен и чего от нее хотят.

— Что это ты написала? — спокойным и чрезвычайно ровным, но зловещим голосом произносит он и цитирует по памяти: — «Я обещаю дать вам все, что вы только не захотите: дома и квартиры, и лучшую пищу, и прекрасные зрелища — все, что вы ни пожелаете». Ты откуда это взяла?

— Но вы же говорили… — подрагивающим голосом произносит девушка.

— Не выдумывай, пожалуйста. Вычеркни.