Иван Державин: Любовь распята. Я должен жить

– Отнес я еще три года назад. Тогда у меня была хоть какая-то надежда, что все не так трагично. Но за это время у редакции существенно изменился взгляд на историю России. Белое стало черным, а черное белым. А я не захотел и не хочу ничего менять во взглядах отца. К тому же я сам так думаю и имею свой взгляд на происшедшие в стране события, прямо противоположный взглядам редакции. А в других издательствах берутся печатать, но за мой счет.

– Не они тебе заплатят, а ты им?

– Или богатый спонсор, но такого у меня нет. К тому же у него должен быть мой взгляд на историю. А в одном издательстве мне прямо заявили: «Кому на хрен нужна твоя история Руси? Через десять лет от Руси даже названия не останется.

– Ну, уж этого они не дождутся. – Но в голосе Алексея Константиновича не было уверенности. Он замолчал и затем проговорил с печалью в голосе. – Десять лет для меня сейчас – целая вечность. Оленька мечтает о внучке. Вчера сказала: «Подержать бы ее на руках – тогда и можно умирать».

– Она уже знает?

– Чувствует. Вчера оценили мою квартиру в десять тысяч долларов. Я спрашиваю, сколько это рублей, они отвечают, что рубли их не интересуют.

– Сейчас все наше обесценилось до предела. Даже дом правительства называют, как в Америке, Белым домом. А язык политиков? Ваучер, секвестер, саммит, консенсус. Черт, язык сломаешь. Даже в обращении друг к другу копируют Запад. Берут интервью у восьмидесятилетнего академика, и сопляк-репортер обращается к нему по имени, не ведая, что унижает собеседника как русского человека, тем более старого, отнимая у него отчество, а вместе с ним и отечество. Ведь только у нас принято и подчеркивается первородство и значимость отца. Не Алексей Верхов, а Алексей Константинович, иными словами Константинов сын. Я абсолютно уверен, хоть режь меня на части, это делается для уничтожения русской духовности и, в конечном счете, великой русской нации по плану Даллеса. Державы уже нет, осталось уничтожить нацию. Недавно один деятель, фамилию я его не помню и не хочу знать, но она точно не Иванов, похвалялся тем, что у него в крови сто национальностей: «Я не знаю, кто я, мне все равно». Ему жить все равно, где, – там, где выгоднее. А мне Дмитрию, сыну русского Ивана Зорина, не безразлично, где я живу и какой я национальности. Я горжусь тем, что я родился и живу в России, а не в этой стране. Здесь я и помру. А ты заметил, Алексей, что слово Родина исчезло из нашего лексикона? Потому что оно говорит о связи человека с родной землей. У нас даже гимна нормального не стало. Нет страны – нет и гимна.

Разволновавшийся Дмитрий Иванович взял протянутую молчаливым другом рюмку, выпил и, уставившись на него, вдруг вспомнил:

– Слушай, совсем забыл. Вчера Наташа высказала дельную мысль. Её нститутская подруга живет в Симферополе и всю жизнь мечтает перебраться в Москву. А сейчас, пишет, русским там совсем невмоготу стало. Вот тоже больная тема: дискриминация русских в бывших союзных республиках, даже в славянской Украине, откуда зародилась Русь. А попробуй обидеть кого здесь, сразу обзовут русофилом. Но это к слову. Так вот, с этой Ларисой возможна масса вариантов. Но при любом из них Костя должен остаться здесь и продолжать учиться. Наташа его не отпустит. На самый крайний случай он будет жить у нас. Места хватит. А потом, бог даст, женится на Надюхе.

***

Но все вышло лучше. Лариса, личная жизнь которой не сложилась, заняла в квартире Верховых две комнаты из трех, взяв на себя расход по квартплате и содержанию Кости. Родители Ларисы, сдав квартиросъемщикам две комнаты в Симферополе, обязались оплачивать лечение Ольги в горном санатории. А Алексей Константинович мог жить на их даче в десяти километрах от этого санатория. Но ему повезло. Буквально на следующий день после приезда в санаторий ему предложили работу в частной авиакомпании по перевозке грузов за границей.

Через полтора месяца он прилетел в Москву и положил на счет Дмитрия Ивановича две тысячи долларов, сказав:

– На всякий случай, если со мной что случится. Будь другом, не забудь Ольгу и Костю.

По дороге обратно, он, воспользовавшись весенними каникулами, на три дня забрал с собой Наталью Сергеевну и обоих детей.

Увидев их, Ольга забыла про болезнь.

Затем Алексей Константинович вдруг исчез. В последнем письме Ольга сообщила, что не имеет от него вестей больше двух месяцев. Она даже не знала название компании, где он работает. Не знал этого и Дмитрий Иванович. Лишь Костя вспомнил, как отец несколько раз звонил в Крым, спрашивая: «Это Крымэйр»? С помощью отца Ларисы удалось отыскать телефон этой компании, но никто на звонки не отвечал. Съездив по адресу, отец узнал, что компания обанкротилась. Кто-то слышал, что с ее единственным самолетом произошла неприятность: или он разбился или его сбили в Африке. Ничего не прояснили и письма, направленные Дмитрием Ивановичем в Украинское летное агентство, откуда просто не ответили. Ездил он и в Аэрофлот. Ему подтвердили, что самолеты частных компаний часто разбиваются по техническим причинам, а иногда, если они перевозят грузы в конфликтных странах, их нередко сбивают. Как правило, владельцы таких компаний скрывают подобные случаи.