Людмила Горелик: Русское сокровище Наполеона

В три часа утра 5 августа вновь громыхнули пушки. Вспыхнули деревянные домики на окраинах. Громыхало и горело весь день. Отец Никифор, отслужив литургию, пошел снова причащать раненых. Вернувшись домой, по его словам, «нашел домашних в смертном страхе»: пули и ядра пробивали стены дома. Повел детей вместе с престарелыми матерью и теткой в расположенную рядом Одигитриевскую церковь, молился там, пока бомба не влетела в церковное окно. После этого с детьми и другими домочадцами перешел в Успенский собор — он крепкий. Там же спрятались и другие прихожане — молились. Город уже весь горел.

Бой продолжался до ночи, семнадцать часов. «В четыре часа начинается жаркая пальба по предместьям. В пять часов мы отталкиваем неприятеля, идем в штыки, добираемся до прикрытого пути. Тогда битва делается ужасною», — так описывал этот день капитан Франсуа, офицер наполеоновской армии.

Рассудительному Барклаю, поставившему целью сохранить армию, пришлось уговаривать солдат покинуть поле боя. Русские армии ушли на рассвете 6 августа, но они не были уничтожены, как рассчитывал Наполеон. За собой они оставили пепелище с горами трупов.

Мирные жители, кто оставался в городе и уцелел после бомбежек и пожаров, последовали за покидающей Смоленск армией. Перед тем, как отступать и зажечь мосты, к собору прискакал казак. Предупредил, что русские войска покидают город, и предложил горожанам, прячущимся в соборе, если они этого желают, выйти из Смоленска.

Вот описание исхода, сделанное генералом Жиркевичем: «Толпы несчастных смолян, рассыпавшихся по полю без крова, приюта, понемногу собирались сзади, около нас, чтобы продолжать далее свое тяжелое странствование. Крики детей, рыдания раздирали нашу душу». Еще более эмоционально выразился Федор Глинка: «Теперь Смоленск есть огромная груда пепла. Мы живем в дни ужаса. Прощай! Может быть, в этом мире уже навсегда!»

Город остался один — без защиты и почти без жителей. Разгромленный и по большей части сожженный, он слышал теперь только стоны раненых, которые лежали на улицах. Но испытания не закончились. Ночью начались взрывы — горели пороховые склады. Раненые гибли страшной смертью в огне, пылали оставшиеся дома. Уцелело несколько домов, церкви, крепостная стена. И от силы тысяча мирных граждан — тех, кто выжил под пулями и ядрами и не сгорел в эти ужасающие два дня.

В бреши крепостной стены, в проломленные ворота входила изрядно потрепанная Великая армия. «В особенно мрачном и ужасном виде предстала пред нами внутренность этого несчастного города. Ни разу с самого начала военных действий мы еще не видали таких картин; мы ими глубоко потрясены», — так вспоминал впоследствии офицер Великой армии Ложье. «Дворцы еще догорали и представляли собою только стены, потрескавшиеся от пламени; под их обломками виднелись почерневшие от дыма скелеты сгоревших жителей», — вторил ему Лабом.

Наполеон лично следил за восстановлением моста через Днепр. Был он непривычно хмур. Мрачная дума впервые с начала наступления появилась на его челе. В тот день он написал Марии-Луизе: «Мой друг! Я в Смоленске с сегодняшнего утра. Я взял этот город у русских, перебив у них три тысячи человек и причинив урон ранеными в три раза больше. Мое здоровье хорошо, жара стоит чрезвычайная. Мои дела идут хорошо».

Экскурсия ушла, а Маша еще постояла. Два каменных орла махали огромными крылами у всклокоченного гнезда на скале. Мускулистый рыцарь в доспехах уже протянул к гнезду свой меч.

В среду Маша пришла на работу непривычно рано. Экскурсия у нее была запланирована только одна, во второй половине дня. Шеф уже сидел в своем закутке за компьютером.

Вскоре подошли и девочки. Маша, Аллочка и Таня, приходя на работу, первым делом ставили чайник. Пили чай, иногда, если был, кофе. Владимир Олегович им не мешал, даже прикрыл свою дверь.

В отделе ВОВ научной работой занимался в основном начальник. Всех это устраивало, и Владимира Олеговича тоже. Отставной полковник, он с удовольствием изучал военные документы, писал статьи с анализом хода сражений. Девушки тоже изучали военные документы и готовили лекции, но не так увлеченно, как шеф.

В свободное время они любили поговорить о постороннем. Сейчас Таня рассказывала о сыне, какой он смешной, Аллочка что-то говорила о дочке. Таниному Вовке было уже шесть, Аллочкиной Лизе — три. Обе иногда приводили детей на работу, Маша и Вовку, и Лизу хорошо знала.