Алексей Ракитин - Неоконченный пасьянс

Ровно в три часа ночи Агафон Иванов в одиночку отправился на квартиру Петра Анисимова. Задачу он имел самую простую: используя свой статус официального лица, находящегося при исполнении служебных обязанностей, разбудить домоправителя и заставить того явиться в контору. Разумеется, не объясняя цели его прихода и по возможности вообще ничего не объясняя. Алексей же Шумилов должен был дожидаться обоих перед дверями конторы; согласно выработанному сценарию, Анисимов не должен был видеть Шумилова раньше времени.

Ожидание в пустом тихом подъезде, растянувшееся почти на четверть часа, могло бы вызвать в Шумилове какие-либо философские или просто отвлечённые размышления, но только не в эту ночь. Мысли о предстоящем разговоре не шли из головы, вытесняя все остальные переживания. Даже боль в плече хотя и ощущалась, но где-то на периферии сознания и почти не беспокоила, что было совсем уж удивительно.

Когда Пётр Кондратьевич Анисимов, поднимаясь по лестнице в сопровождении Агафона Иванова, увидел Шумилова, то лицо его отразило целую и притом весьма богатую гамму чувств, подобную той, что можно видеть на физиономии схваченного за руку карточного шулера. Тут было и недоверчивое изумление, и трусоватая опаска, и готовность взорваться благородным негодованием. Переживания домоправителя можно было понять: буквально прошлым вечером он посылал своего подельника убить Шумилова, а теперь его приводят на встречу с ним!

Алексей Иванович, однако, с самым невинным видом поздоровался с Анисимовым и даже извинился за беспокойство. Эта вежливость, судя по всему, ещё больше сбила с толку преступника, совершенно не понимавшего, чего ему ждать дальше. Дождавшись, пока домоправитель трясущимися руками отопрёт дверь своей конторы, Шумилов и Иванов прошли внутрь, причём. первый сел на стул, а второй, не присаживаясь, потребовал клея.

— Извините, а для чего вам клей? — озадаченно спросил у сыщика Пётр Кондратьевич.

— Чтобы опечатать двери, — флегматично ответил Агафон, извлекая из кармана толстую стопку бумажных полосок с оттисками гербовой печати.

— А что вы хотите опечатывать? — тут же полюбопытствовал домоправитель.

— Квартиру Барклай, разумеется, — по-прежнему спокойно ответил Агафон и безо всяких эмоций брякнул, — Мы ведь туда заходили, спиритический сеанс устраивали…

На лицо домоправителя в эту секунду стоило посмотреть: он был близок к панике, в глазах его стоял ужас. А Агафон, делая вид, будто не замечает эффекта своих слов всё также флегматично продолжал:

— Да вам господин Шумилов сейчас всё расскажет. Я покамест, сбегаю вниз, поклею свежие «маячки».

И вышел за дверь.

Пётр Кондратьевич повернул своё стремительно бледневшее лицо к Алексею Ивановичу.

— Вы… э-э… господин Шумилов, меня простите, но… э-э… вы же хотели сеанс устраивать в моём… так сказать… присутствии.

— Но вы же отказались предоставить мне ключи, — парировал Шумилов, — поэтому пришлось проводить сеанс без вас. Да оно и лучше вышло. В вашем присутствии ничего бы не вышло.

— А почему, простите?

— Для вас это было бы небезопасно.

— В каком, простите, смысле?

— В самом прямом. Вы могли бы погибнуть или сойти с ума. Для чего это? Нам это не надо. Явление «психизма» достаточно опасно для людей с замутнённой душой и психикой, поэтому к отбору участников следует подходить с тщанием. Тем более, что в случае с вами мы имеем весьма сложную причинно-следственную комбинацию.

— Даже так? — домоправитель потянулся к графину с водой, налил себе стакан и залпом выпил.

— Вам как будто бы не по себе? — участливо осведомился Шумилов, впрочем, не без некоторой глумливой интонации в голосе, за которую тут же себя мысленно укорил.

— Всё в порядке. Просто перед сном сладких перцев поел, горло сушит, — ответил Анисимов, однако же было видно, что ему не по себе, хотя он и старался себя держать в руках, не подавая вида.

— Ну и хорошо, — легко согласился Алексей Иванович, — тогда я, пожалуй, расскажу вам о том спиритическом сеансе, что проходил в квартире покойной Александры Васильевны Мелешевич, в девичестве Барклай, в ночь с первого на второе мая одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года. О протекании сеанса был, кстати, составлен официальный протокол, — Шумилов потряс стопой исписанных листов бумаги, которые извлёк из портфеля, лежавшего у него на коленях. — Выдержки из этого разговора я вам сейчас зачитаю.

Пётр Кондратьевич сидел истуканом, боясь пошевелиться. Шумилов же неторопливо переложил листы, как бы выбирая с чего начать, наконец, словно бы найдя нужное место, важно откашлялся: