Лариса Соболева: Синий, белый, красный, желтый

Он тяжело опустился на стул, не спрашивая разрешения, ладонью провел по лицу, будто стер усталость, и уставился на Нину — не поймешь, каким взглядом.

— Здравствуй, Нино. — Только он ее так называл: Нино, Нинон, Нинка, Ниночка… Как это было давно…

— Привет, — повела она плечиками, словно от холода, и погрузилась в счета.

Сделала вид, что погрузилась в счета. В данную минуту они ей были глубоко безразличны. Но он должен видеть, какая Нина занятая женщина. Делая пометки там, где аккуратно выводила идеи по привлечению клиентов, Нина практически ничего не видела и что писала — понятия не имела. Но писала. Просто строчила.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал он после паузы.

— Тебя это огорчает? Как поживаешь?

— Дежурный вопрос. Тебе больше нечего мне сказать?

Нина откинулась на спинку стула, упираясь руками в стол, и с наслаждением процедила, не забыв надеть на лицо коварную улыбку:

— Знаешь, Печернин, если начну говорить то, что мне хочется сказать тебе, я не остановлюсь до завтрашнего вечера. А у меня масса работы.

— Извини, — произнес он потерянно, будто рассчитывал совсем на другой прием. — Мне захотелось тебя увидеть, Нина.

— Что так? — И она снова уткнулась в бумажки. — Проблемы? (О, как она мечтала о проблемах, разумеется, о его проблемах!)

— М-да… в общем-то… Мы не могли бы уединиться?

С одной стороны, ей нестерпимо хотелось наговорить ему кучу самых гадких гадостей. С другой стороны, проблемы Глеба жутко обрадовали, захотелось вызнать подробности, чтобы бросить в лицо бывшему почти мужу: так тебе и надо!

— Идем, — сказала она, собирая со стола бумаги.

Нина привела его в свой маленький кабинет, где еще не был закончен ремонт, который она делала сама в свободное время. Да, она делает все, что может, сама, экономия — теперь главная черта Нины, хлебнувшей нищеты через край. В кабинете только одна стена была оклеена обоями, у нее стоял стол и два стула. Все остальное пространство занимали краски в банках, шпатлевки, инструменты, рулоны обоев, ведра, тряпки, складная лестница. Нина предложила незваному гостю стул, сама же села за стол — за свой стол, в ее кабинете, в своем маленьком ресторанчике! Кафе звучит очень буднично, Нина считает свое детище ресторанчиком! Она скрестила руки на груди и приподняла подбородок, мол, слушаю тебя. Глеб Печернин достал сигареты, спохватился:

— Можно?

— Кури, — разрешила Нина, не сводя с него фиалковых глаз.

— А ты? — протянул он пачку дорогущих сигарет.

— Раньше не курила, потому что деньги жалко было тратить на дым, а сейчас не курю, потому что берегу здоровье.

Он закурил. Молчал. «Все так же красив, сволочь, — подумала Нина, глядя на него. — Откуда ты взялся? Два года носа не показывал, а сегодня явился. Ну, почему, почему я хочу услышать, что ты разводишься? Как же я тебя ненавижу!» От долгой паузы, навязчивых и противоречивых мыслей Нина заерзала на месте. Глеб будто очнулся, поискал пепельницу, не нашел, а Нина не предложила что-нибудь взамен, тогда он стряхнул пепел прямо на пол и тяжело вздохнул:

— Мне очень захотелось тебя увидеть.

— Ты уже говорил, — холодно сказала Нина, просто окатила его холодом.

— Да? — удивился он, подняв на нее растерянные глаза. И никакой реакции на холод со стороны Нины! Вдруг он произнес то, о чем она мечтала ночами: — Прости меня, Нинка.

Мечтать-то мечтала, но не бросаться же ему на шею после этих слов! Нет уж, дудки. Один раз он предал ее самым подлым образом, тогда прозвучала другая фраза: «Прости, Нинка, я люблю другую». А они собирались пожениться через месяц, жили вместе в его квартире целый год, он строил дом, постоянно советуясь с ней, как лучше расположить комнаты, какая должна быть мебель… и вдруг «Я люблю другую!». Банальная избитая фраза. Только Нина не думала, что ей предстоит услышать эту фразу. От той боли, которую он причинил тогда, хотелось утопиться, проглотить сто таблеток снотворного и не проснуться. Нина осталась одна на свете. Почему же одна? С подушкой, мокрой от слез, с унижением и стыдом, потому что он ее бросил.

— Я давно тебя простила, — сказала она с дежурной улыбкой и тоном, который не дает никаких надежд.

— Ты правду говоришь? — несколько оживился он.

Да нет, он не просто оживился, он обрадовался. Чему же? Прощению? Тогда Глеб ошибается, думая, что Нина вместе с прощением падет перед ним ниц.

— Господи, ну конечно, правду, — нарочито бодро зачирикала она. — В конце концов прошло два года, за это время многое изменилось. У меня собственное дело, я пользуюсь популярностью, как кинозвезда. А знаешь, кто помог мне открыть ресторанчик? Мой… друг. (Здорово придумала!) Да, друг. Кажется, сейчас именно так говорят: мой друг. Он старше меня на пятнадцать лет, умный, богатый, красивый, щедрый, высокий… (не переборщила?). Так вот, он дал денег… триста тысяч… (Маловато.) Или триста пятьдесят… точно уже не помню. (Эх, надо было сразу миллион загнуть.) Остальную сумму я добавила из своих, вырученных от продажи дома денег. Он говорит, что женщине в наше время необходимо иметь материальную независимость. Правда же, он прав?.. Ты не слушаешь?