Григорий Кац - Ночь вне закона

– Живо, заматывай их, – приказал Мокрый двум другим бандитам, передавая холщовые мешки. – Голову в мешки, и завязывай на шее, чтоб не упали.

– Мокрый, ты же их замочил. Ты что, охренел? – в оцепенении произнес один из них.

– Он меня узнал, – ответил Мокрый. – Я не мог по-другому.

– Это же беспредел. Ты знаешь, что будет.

– Знаю, его батя меня давно пасет. Несколько раз меня уже по сто сорок восьмой привлекал. Откупался. Его щенок перепрыгнул бы папашу, если б не остановили. Он изнасиловал Машку прямо в киоске. Она же моя невеста. У нее истерика была несколько дней. Ты думаешь, я забыл? Мы в расчете. Возьми у этого из кармана ключи от «жигуля». Открой багажник. Перегрузи их туда. А потом в Десну. Усек? Удостоверение подбери, кинь в машину. А ты вытри тут, – обратился он к продавщице, – чтоб чисто, ни крови, ни пыли, и продолжай работать, как ни в чем не бывало.

Продавщица молча кивнула и принялась обтирать порог.

Миронец потянулся в рабочем кресле. Было 9 утра. Солнце заливало кабинет. День обещал быть жарким. Зазвонил телефон, и Миронец нехотя взял трубку.

– Миронец слушает.

– Лёня, ты с Гринюком как, закончил?

– Нет еще, товарищ полковник. Заканчиваем.

– Отпускай его и дело закрывай. Есть акт КРУ, где сказано, что у фонда, на момент перевода денег за границу, на счету было около четырёх миллионов. Подтвердить перевод денег именно Гринюковских не представляется возможным. И договор его об оказании услуг в порядке. Или он акт купил, или они вообще там…

– Какие услуги? Консультационные… за 500 тысяч долларов? Это о чем его надо было консультировать?

– Фонд даже расшифровку затрат дал. Привлечение иностранного страхового эксперта, все такое. Короче, выпускай, извиняйся, как хочешь.

– Так что, это я его разве выпасал? Это же вы мне дали установку по материалам встречной проверки.

– Ты меня не учи, – ледяным тоном произнес в трубке голос Степанченко. – Не умеешь правильно работать, будешь заносить свои хвосты.

В трубке зазвучал отбой.

– Скотина, – выругался Миронец.

Миронец набрал номер домашнего телефона.

– Люда, Олег не объявлялся? Вот негодяй! Где его черти носят? Гуляют всю ночь. Больше не дам ему машину. Ладно, как позвонит или придет, пусть со мной свяжется.

Раздался звонок из приемной.

– Леонид Аркадьевич, Ратуш на проводе, – сообщила секретарша по внутренней связи.

– Соедини. Алло, Саша, ты где?… Не понял, чья машина? Говори внятно.

– Вашу машину в 6 утра обнаружил участковый в селе. Возле Десны. Никого нет. Пустая. Оперативная выехала.

– Где это? Сейчас выезжаю…

На берегу Десны толпа народу возбужденно рассматривала в воде какие-то предметы. Синие «жигули» 9-го выпуска, три милицейских «уазика», скорая помощь, сотрудники милиции. Вот такую картину застал Миронец, примчавшись на служебной автомашине ГАИ на берег реки. Предчувствуя самое страшное, Миронец подошел на негнущихся ногах к старшему оперуполномоченному.

– Где он? – сорвавшимся голосом спросил Миронец, надеясь на чудо.

– Уже в скорой. Там патологоанатом.

– Он утонул? – не веря своим ушам и глазам, безумно раскрытым навстречу трагедии.

– Убийство. Оба с черепно-мозговой травмой, сброшены в воду. Их утром обнаружили рыбаки, заявили участковому. Бригада с кинологом уже работает… Вы их знаете?

– Это мой сын, – промолвил едва слышно Миронец.

– Следов много, протекторы двух иномарок, показания очевидцев, – не расслышав слов Миронца, продолжал оперативник, – Думаю, на след выйдем.

– Это был мой сын, – повторил Миронец со слезами на уставшем лице.

Миронец сидел в кресле, опустив голову на скрещенные на столе руки. Сквозь туман в сознании до его слуха доносились телефонные звонки, на которые он не реагировал. Он вспоминал глаза своего сына, его речь, его ладную фигуру. Всё пошло прахом. Сына больше нет. Нигде нет. Его сердце сжималось от жалости к сыну, ненависти к убийцам. Он не связывал его гибель с его деятельностью как будущего налогового инспектора. Не мог даже себе представить, что его действия могут носить противоправный характер. Он был просто отцом. Его собственная служба, сначала в органах ОБХСС, затем в налоговой милиции сплошь состояла из своего рода уступок и давления на субъектов предпринимательской деятельности, а попросту фирмачей. Он был изначально убеждён, что все они «ловчилы, аферисты и воры», пытающиеся спрятать концы в воду, переиначивая по-своему налоговые требования. В душе он понимал, что государство в агонии перед бюджетной политикой, ставит на пути правильной экономики барьеры в виде извращённой налоговой системы, порождающей штрафы, пени, доначисления и прочие санкции к людям, пытающимся её обойти. Законы и указы о налоговой службе развили в нём уверенность в необходимости жёстких действий, но он забывал, что за всем этим стоят люди, судьбы, имущество и прочее, из чего состоит человеческая жизнь. С лёгкостью подписывая заведомо неправдивый акт в отношении фирмы, он считал, что делает государственное дело. Что все эти люди, бизнесмены, если им дана воля зарабатывать деньги – должны платить. Штрафные санкции, возбуждённые уголовные дела – обычная рутина ежедневной службы, не давали ему сознания того, что этим он ломает чью-то судьбу. Отмена санкций и прекращение уголовного дела случались нередко. В таком случае он переживал это как зубную боль, оставляя в сердце неприязнь к человеку, посмевшему ускользнуть от ответственности и, тем более, доказать свою правоту.