Ольга Ракитина - Гувернантка

В кабинете окружного прокурора было душно, жарко. Тучный Вадим Данилович Шидловский чрезвычайно страдал от жары. И без того раздражительный, в жаркую погоду он делался просто невыносим, гневаясь по поводу и без повода. Эти проявления дурного настроения кто-то из его подчиненных иронично назвал «истерическими пароксизмами»; довольно метко, хотя и обидно для самолюбия. Один из таких пароксизмов Шидловский пережил, узнав о публикациях в газетах, посвященных делу Прознанского.

В тот день он разве что не рвал на куски ненавистную ему «Северную пчелу».

— Канальи! Плуты! И как только пронюхали, мерзавцы! Ведь было решение — до суда — никаких материалов в прессу! — громогласно сокрушался он, — Представляешь, Алексей Иванович, открываю сегодня «Пчелу», а там — полюбуйтесь-ка! — материалец тиснут о нашем деле. Большая статья. Скандалезная. Ещё удивительно, как это автор умудрился обойтись одними инициалами! И про заявление Жюжеван написано, то бишь, про её жалобу, и весь тон такой поганенький!

Алексей Иванович взял со стола шефа газету, открытую как раз на этой заметке, и прочитал её.

— Обыкновенная заметка. По-моему, нейтральная. Своих суждений автор не высказывает, — осторожно заметил он.

— Да дело не в суждениях. Ещё этого не хватало! Кто вообще позволил писать этим писакам об уважаемых людях, об интимных делах почтенного семейства?! Или Вы опять, Алексей Иванович, сделаете вид, будто не понимаете меня?

— Вадим Данилович, существует 5-й секретариат Третьего отделения, который занимается цензурой периодической печати и театральных постановок, — спокойно заметил Шумилов, стараясь не поддаваться на провокацию и не переходить на личности, — Если почтенные цензоры одобрили публикацию, то чем питается Ваше возмущение?

— Николай Владимирович Мезенцов, начальник Третьего отделения, лично запрещал всяческие публикации по делу Прознанского. Я бы ещё мог понять, если бы такую публикацию осуществили «Полицейские ведомости» — это официальная газета министерства внутренних дел. Но «Пчела» — это слепок французской бульварной прессы.

— Значит, теперь генерал Мезенцов снял запрет. Не думаете же Вы всерьёз, будто официально зарегистрированная газета решится рискнуть своим существованием?

Шидловский, верный своей обычной манере не отвечать на вопросы, ставящие его в тупик, заговорил о другом:

— Возмутительно то, что все это порождает ненужные и прямо вредные толки, публика — дура начинает рядить и гадать, что же там творилось в семье жандармского полковника? Разве это может быть темой для обсуждения?!

— Хорошо, ну а если бы это была семья не полковника жандармерии, а обычной кухарки, то смерть её члена могла бы быть темой обсуждения в газете?

— Я вижу, Алексей Иванович, что Вы постоянно со мною спорите! Ваши возражения суть бездоказательны и демагогичны! Спор ради спора всегда контрпродуктивен! Да, Вы с отличием закончили училище правоведения, да, Вы хорошо справляетесь с обязанностями по следственной части, но Вы напрасно думаете, что люди, пришедшие вперёд Вас на поприще служения закону суть ретрограды и невежи. Не впадайте в прелесть тотального отрицания! — наставительно проговорил Шидловский.

— Извините, Вадим Данилович, но я не понимаю чем Вы руководствуетесь, говоря мне всё это.

Как это часто бывало в спорах с Шидловским, последнее слово осталось за Шумиловым, хотя это не особенно порадовало Алексея Ивановича. Он дёргал спящего тигра за усы и прекрасно понимал, что в один прескверный день помощнику прокурора надоест терпеть свободомыслие подчиненного. И какой окажется расплата за собственное мнение оставалось только догадываться.

Алексей Иванович предполагал, что после первой публикации в открытой прессе неизбежно последуют и другие. Дело получило огласку, о нем будут говорить, любовная интрига потрясет воображение женской части общества. Падкая до скандальных новостей часть публики неизбежно начнет смаковать подробности. В Санкт-Петербурге за последнее десятилетие сложилась целая прослойка состоятельных дам — их обычно называли «судейскими барышнями» — имевших обыкновение всеми правдами и неправдами проникать на громкие судебные процессы и потом обсуждать их ход. Попавшие им «на зубок» новости подолгу циркулировали в столице, порой невероятно трансформируясь и путая самих авторов. У «судейских барышень» были свои пристрастия, существовали любимые и нелюбимые судьи, адвокаты и обвинители. Молодые адвокаты, только начинавшие труды на своем поприще, искали симпатий этой среды, поскольку именно она весьма влияла на общественное мнение в столице. Шумилов был уверен, что «судейские барышни» не позволят замолчать дело, они будут ловить всякую новость, связанную с расследованием, они будут требовать от редакций газет все новых публикаций, наконец, они явятся в суд, где будут охать, ахать, падать в обмороки, аплодировать, выкрикивать «браво», подбрасывать в воздух шляпки и платки, выдворяться из зала заседаний за неуважение к суду, а в перерывах между заседаниями они начнут подбегать к окнам на улицу и выкрикивать свежие новости стоящей внизу толпе. Одним словом, эти не в меру активные дамочки создадут вокруг дело Прознанского такой ажиотаж, что даже самый известный и высокооплачиваемый адвокат примчится бесплатно защищать Жюжеван, лишь бы только подкрепить свое реноме и поддержать свою популярность. Это было как раз то, чего менее всего желал Вадим Данилович!