Ольга Ракитина - Гувернантка

Помимо этого Шидловский оформил в виде протокола допроса рассказ полковника об увиденном им моменте интимной близости сына с гувернанткой. Проделано это было в отсутствие Шумилова, неожиданно обнаружившего в деле документ, состряпанный явно задним числом.

Жюжеван сидела в тюрьме на Шпалерной и продолжала чувствовать себя не очень хорошо. В первые дни мая она передала просьбу о встрече с помощником прокурора и Шидловский, рассчитывавший на её сознание в убийстве, немедля отправился в тюрьму. Встреча с Жюжеван не оправдала его радужных надежд: арестованная просила предоставить ей выписки из протоколов допросов лиц, свидетельствовавших о её связи с покойным, а также интересовалась возможностью привлечения адвоката. Но главный сюрприз француженка преподнесла через два дня.

Вадим Данилович Шидловский утром 6 мая пригласил Шумилова в свой кабинет и, явно чем-то расстроенный, шлепнул на стол перед ним тонкую картонную папку.

— Полюбуйтесь, Алексей Иванович! — проворчал он, — Наша мадемуазель жалобу настрочила. Да не кому-нибудь во французском посольство, что было бы естественно, а Сабурову! Каково?!

Прокурор Санкт-Петербургского окружного суда был непосредственным начальником Шидловского. Жюжеван действовала логично; в самом деле, не жаловаться же на Шидловского самому Шидловскому!

— А копию жалобы направила мне, за что ей, конечно же, большое спасибо, — ёрнически продолжил помощник прокурора, — Прочтите и скажите, что Вы обо всем этом непотребстве думаете.

Он был явно раздосадован. Грузно опустившись в свое безразмерное кресло, он принялся барабанить костяшками пальцев по столу. Шумилову было не совсем понятно, отчего Шидловский так переживал — а тот переживал сильно! — ведь жалобы арестованных на действия следствия были явлением весьма обыденным. Алексей Иванович раскрыл папку и углубился в чтение заявления Мариэтты Жюжеван.

Это были три страницы, исписанные хотя и ровными, но испещренными помарками, строчками. Автор текста, видимо, имел уравновешенный характер и был приучен к порядку, об этом свидетельствовал как чёткий почерк, так и общее размещение текста на листах. Но писавший явно волновался, подбирая слова, и пытался придать своему тексту больший эмоциональный заряд, что вовсе не требовалось для документа такого рода. При этом, возможно, автор был ограничен в количестве бумаги.

Заявление Жюжеван оказалось весьма ярким в эмоциональном отношении, при этом по содержанию оно было логично и вполне здраво. Француженка писала, что все предъявленные ей улики и показания свидетелей есть не что иное, как намеренно устроенная западня. Она отрицала все обвинения в свой адрес и утверждала, что ее «специально опутали и оговорили». Обвиняемая утверждала, что за обрушившимися на нее несчастиями стоял давний недоброжелатель Жюжеван, а именно… мать покойного Николая Прознанского. Да, да, она прямо обвинила Софью Платоновну Прознанскую в смерти сына!

Дойдя до этого места, Шумилов оторвался от бумаг и остолбенело посмотрел на Вадима Даниловича. При всей своей симпатии к француженке Шумилов был поражён её умозаключением и почувствовал недоверие к этому утверждению. Шидловский, поймав взгляд Алексея Ивановича, истолковал его по-своему: «Ты читай, читай! Дальше будет интереснее…» Жюжеван аргументировала своё заявление следующими умозаключениями: «Почему сразу после смерти Николая пузырек с остатками лекарства, из которого больной получал микстуру, Софья Платоновна забрала в свою комнату, якобы, „для сохранности“? Ведь тогда даже мысли об отравлении ни у кого не возникало! Но если у самой Софьи Платоновны зародились какие-то подозрения, то зачем через два дня она вернула пузырёк на место? Комната покойного не только не была закрыта, но — более того! — я была поселена в ней на 3 дня, вплоть до момента похорон Николая Прознанского. Где же логика?»

Эти рассуждения Жюжеван вовсе не казались надуманными. Шумилов к немалой своей досаде понял, что следствие очень мало знает о внутрисемейных отношениях Прознанских. Что они делали, как себя вели в первые дни после смерти Николая оставалось невыясненным; следствие вообще не задавалось этими вопросами, всецело сосредоточившись на проверке версии о якобы существовавшей радикальной молодежной группе. Тот факт, что Жюжеван прожила несколько дней в комнате покойного уже после его смерти (а Шумилов ничего об этом не знал) заставлял совершенно иначе посмотреть на взаимоотношения участников этой истории.