Ольга Ракитина - Гувернантка

— Сопровождать г-на полковника и обеспечивать его безопасность — моя прямая и главная обязанность. Неужели вы думаете, что я допустил бы такую такую оплошность — не заметил слежку? И не предпринял бы надлежащие меры? Кроме того, замечу Вам, что охрана такого человека, как полковник Прознанский, обеспечивается усилиями отнюдь не одного человека.

— А он, вообще-то, нуждается в охране? Скажем иначе, для карбонариев он мог бы представить интерес как объект террора?

— Железные дороги Российской Империи и принадлежащая им полоса отчуждения в смысле их охраны и поддержания порядка находятся в исключительном ведении корпуса жандармов. В силу своего служебного положения полковник Прознанский отвечает в том числе и за Царскосельскую железную дорогу, связывающую столицу Империи с летними резиденциями Государя Императора и высших сановников. Без ведома полковника Прознанского ни Третье отделение, ни дворцовая полиция не могут работать на Царскосельской железной дороге. Он — высшее должностное лицо, отвечающее за личную безопасность самых значительных лиц Империи во время их проезда по этой дороге. Он как никто другой информирован о методах охраны и конкретных мероприятиях, проводимых во время таких поездок. Нетрудно догадаться, что полковник может попасть в список лиц, с точки зрения наших карбонариев, подходящих для акций устрашения, — отчеканил Бергер, точно с листа прочел.

— А в доме у Прознанских, может, как-нибудь случайно, вскользь, не касался разговор каких-либо антиправительственных настроений? Я, разумеется, говорю об окружении Николая.

— Да Бог с вами! На таких людях, как Дмитрий Павлович, держится Отечество. Он и семейство свое воспитывает в патриотическом духе. Конечно, сын студент, а в нынешнем столичном университете много всякого мусора обретается, но таким вход в дом Прознанских был заказан, это точно.

Они приехали. Театральная площадь была запружена экипажами, освещенный подъезд притягивал взгляды. Под козырьком у входа толпилась нарядная публика.

— Михаил Христофорыч, я прошу вас завтра к обеду собственноручно написать все, что вы мне сейчас рассказали, а я пришлю к вам своего курьера, чтоб Вас не гонять ради протокола в прокуратуру. Согласны?

— А вдруг Вас не устроит мой стиль и слог? — иронично ответил вопросом на вопрос Бергер.

— А Вы постарайтесь, чтобы устроил, — парировал Шумилов, — Будьте обстоятельны, точны в мелочах. Иначе мне, всё-таки, придется Вас вызывать официально и Вам придется долго ждать, пока я собственноручно не составлю протокол.

— Я Вас понял, Алексей Иванович. Завтра к полудню я жду Вашего курьера.

Они распрощались. Шумилову предстояло осмыслить всё услышанное, разложить по полочкам. За последние два дня перед ним приоткрылась внутренняя жизнь уважаемого семейства. Но вот что странно — каждый, кто входил в соприкосновение с членами этой семьи, видел её по-своему, через призму собственного жизненного опыта и своих представлений о добродетели и пороке. Сейчас Шумилов точно мозаику складывал, а она не складывалась — вылазили острые углы, цвета не совпадали. И некоторые рассказчики явно противоречили друг другу. С одной стороны — анонимка, содержание которой вроде бы подтверждается находкой ядов и записями в журнале покойного; с другой — никаких следов радикальной группы. Не найдено запрещенной литературы, никто никогда не видел Николая читающим или обсуждающим такую литературу. Никаких выявленных подозрительных контактов Николая. Странная м-ль Жюжеван: с одной стороны — почти член семьи и заботливый друг покойного — с другой — такой оскорбительный отзыв ее же воспитанника. Явная нестыковка в оценке состояния Николая накануне смерти: Жюжеван говорит, что он бы подавлен, а мать — что бодр и весел.

Шумилов не спеша шел по набережной Екатерининского канала. Спустился вечер, но было очень светло. Небо окрасилось во все оттенки серо-лилового цвета. Тянуло сыростью, прохожих стало меньше. До Алексея Ивановича донеслось церковное пение, в просвете улицы на другой стороне канала он увидел процессию с иконами. «Ах да, сегодня же страстная пятница, крестный ход», — подумал Алексей Иванович. Пасха в этом году была поздняя. «Надо будет в пасхальное воскресенье непременно навестить дядюшку и тётушку.»

Пасхальное воскресенье было одним из тех особенных дней в году, которые Алексей Иванович традиционно посвящал общению со своими петербургскими родственниками. Дядюшка его, Филиппа Андреевича, старший брат матери, был человек добродушный и хлебосольный, настоящий меломан, и дом его всегда был открыт для племянника. В годы ученичества Алеша проводил у Ремезовых почти каждое воскресенье, очень подружился с тремя своими кузинами, которые сочли своим долгом опекать родственника из провинции и «образовывать» его. Следовало признать, что столичная родня приняла своего деревенского родственника по-доброму и безо всякого снобизма, за что Шумилов был по-настоящему ей благодарен.